Царапины на осколках — Нохчалла.com — Чечня, чеченцы, обычаи, традиции, история и многое другое
Книги

Царапины на осколках

Царапины на осколкахЮнус Сэшил.

 

 

   Сегодня, 4 января 1995 года, под непрерывным ревом самолетов, бомбящих город, которые вот-вот разнесут в клочья и твой кров, вдруг сел и начал делать эти записи.

…Самолет сбросил бомбу или ракету где-то совсем рядом… и всадил в дом пятнадцать осколков. Может, и больше — сразу не найдешь и не сосчитаешь. Выбило все четыре окна со стороны улицы. Один осколок, надо полагать, самый большой, пробил стену ближе к потолку и вышиб изнутри книжную полку. На ней стояли книги из серии «Жизнь в искусстве». Мировые знаменитости разлетелись по комнате вперемешку с битым стеклом двойных рам. В комнате темно, и не стал особо осматривать место происшествия. Да и пропади оно пропадом…

Еще вчера представлявшиеся сокровищами человечества, духовными опорами здания личности — все эти литературы, философии, истории, искусства — творения рук и разума человека и сам он, становятся жалкими, никчемными, лишними — воочию видишь фальшь, которой они пронизаны. Когда слышится режущий сталью, протыкающий мозг, холодный и горячий рев приближающейся войны, написанное о войнах, победах, вызывавшее восторг со школьного детства, видится по другому, с них, как листья с раненных во дворе деревьев, спадает пустословие восторгов, пелена обмана. Может, вообще, писать о войне художественные произведения кощунство? Война — преступление и составлять о ней следует протоколы — для будущего обвинительного заключения. Художественное творение — рисование множеством красок, игра воображения, а у войны два цвета: черный и красный — кровь и копоть, убийство и огонь, разрушение и горе. Война — оргазм дьявола, он же на ней и главнокомандующий. Это его праздник — торжество сатаны. Поистине, сказал Пророк : война — есть предательство. И, наверное, когда она начинается, каждый человек на земле, где бы не жил, должен возбудить в себе уголовное дело против нее, но еще раньше — против самого себя, ибо нет войны, где бы она не шла, чтоб в возникновении ее не был виноват каждый человек…

Происходит это 5 января… после заявления главного «демократа» страны, что он приказал прекратить бомбардировки Грозного. Слышал гул самолета, но, зная о заявлении Верховного главнокомандующего, предположил, что разведчик. Мы с матерью в это время возились в коровнике. У нас пять голов крупнорогатого скота, два барана, одиннадцать кур, одна кошка и собачка по кличке Барсик. Перепись мышей, крыс и прочего животного мира во дворе не производилась. Взрыв прогремел, когда выходил на улицу. Самолеты летали с утра, мы уже привыкли к ним и к их делам, если к этому можно привыкнуть. Вслед за громом послышались свистящие, режущие воздух шумы над головой, от наружной стены дома стайками вспорхнули воробушки из штукатурки, — не сразу сообразил, что это осколки. Мать находилась внутри и ничего не видела, а только слышала. Объяснил ей, что стекло разбилось от воздушной волны. Она старая, ей восемьдесят один год, и, оказывается, очень боится . Думал, что в таком возрасте не испытывают страха…

В полуподвале дома, где стоит отопительный котел, холодно. Но мать не хочет оттуда переселяться. Ругаю ее, почти насильно затаскиваю с себе, но она, улучив момент, сбегает — там стены покрепче. Вот, после очередного выговора, затащил ее в тепло — боюсь, что там замерзнет и заболеет, а она боится «града», что бьет недалеко. Вот совершила намаз и застыла, статуей. Только старческие губы шевелятся в молитве, обращенной к Богу, а глаза — ко мне — с мольбой, чтоб отпустил в котельную. И не знаешь, что делать — там мерзнет, а здесь может убить. Убить может и в котельной, но она считает, что там это не должно случится. Записал это, будто с кем-то посоветовался, и решил отпустить ее пока в свое убежище. Обрадовалась бедная, будто ей объявили амнистию по смертному приговору. Как ругаю себя, что не отправил ее с другими…

…Конусообразный осколок, похожий на рог молодого бычка, торчит в стене — застряв в деревянной стойке каркаса дома. Каркас этот забит глиной, обтянут металлической сеткой, а по ней накидка из цементного раствора. В общем, дом снаружи не завершен, хотя построен лет десять назад — силы кончились, деньги тоже, после чего пришли к известной мудрости: крыша есть и ладно. Попытался вытащить осколок, но он сидит крепко, будто тут и вырос, оставил.

Сегодня в комнату, в которую влетел осколок, не заходил. Вчера был в ней долго. При свете свечи разглядывал книги, думая: зачем всю жизнь собирал их, читал, радовался очередному приобретению, хвастал перед друзьями? В этой жизни, оказывается, имело смысл приобретать лишь то, что в течение минуты можешь запихнуть в дорожную сумку и унести с собой.

Мы с матерью, не обсуждая, решили: в бега не подаваться. Конечно, остались не богатства беречь, которых — увы! Книги? Кому в наше время нужен этот «флот» из «кораблей мыслей», как напрасно назвал их Бэкон? Если бы китаец не изобрел бумагу — европеец не написал бы множества ненужных книг. Под низко летящим бомбардировщиком, разрывами снарядов, когда через крышу дома, который ты строил, доводя себя до изнурения, бьет установка залпового огня — «град» — самым надежным богатством в этой стране, от которой, видимо, отвернулся Всевышний, может быть только глубокий, толстостенный, из самого крепкого железобетона, подвал, которого у нас нет. Право на жизнь может гарантировать не какой-нибудь комитет ООН, Совета Европы, ОБСЕ или «Хельсинкской группы», а прочность этого сооружения. Дополнительной роскошью могут стать железная печь, дрова, спички, свечи. Не дом надо было строить, а бункер, не книги собирать, а предметы, имеющие сегодня «военно-стратегическое значение»…

…Мать говорит, что у скотины нет человеческой речи и нельзя бросать ее, бежать из родного очага тоже не следует. Тот, кто верит в Него и в Его Предопределение, должен встретить судьбу на месте, не мечась от нее по чужим углам. Говорит так, а сама боится, и убежала бы, наверное, от всего этого на самый край света…

…Когда-то империя штыком, картечью и огнем завоевала малые народы, жившие вокруг нее самобытной жизнью, и превратила их в деревья, вырванные с корнями. Если для нее это было «собиранием земель», для народов — трагедией. У чеченцев, попавших в это «колесо истории», не было царьков, князей, мурз, беков, шамхалов, элдаров… У них была свобода и всеобщее равноправие. Нет, эта была не дикость, («и дики тех ущелий племена, им Бог свобода, их удел — война» — всего только стихи романтика), не затвердевший в сознании народа первобытный строй, а осознанный выбор, отражающий его социальный и политический опыт. Эта была завоеванная свобода — духовная и физическая необходимость. Народ, который говорил: «пусть не встанет сын князя из колыбели и не выйдет волчий сын из логова», надо полагать, знал в кого тот вырастет, имел уже с ним дело и больше иметь не хотел. Есть и притча об этом. Шел один путешественник с сыном по какой-то стране. Проходили они по некой местности и увидели, женщину что в большом горе плакала над могилой. Остановился путешественник и говорит ей сочувственно: «Ты так горюешь, сестра моя, и по лицу твоему видно, что ты пережила многое». Женщина ответила, что горюет она уже много лет, с тех пор, как от лап свирепого медведя погиб ее отец, потом муж и вот, недавно, сын… «Почему, сестра, не переедете с этого места?» — Спросил удивленный путешественник. «Потому, что здесь нет князя», — Ответила та. — «Знай, — сказал отец сыну, — что князь над тобой хуже сумасшедшего медведя».

…Кинжал был защитником и сторожем личного для каждого и общего для народа состояния. Он был еще и национальным врачом — лечил обиды, а раны лечили травами. Остальное можно было назвать как кому угодно. Но это было существование в своем естестве, укладе, природе, первозданности — своя экология…

В конце концов, белый царь победил и отобрал свободу и велел вместо кинжала носить палку, вместо серебряного пояса — мужицкую веревку. Как цинично заметил тогда некий русский генерал, грек по национальности: «Теперь, разоружив горцев, мы можем потребовать, чтобы их женщины сняли с себя шаровары».

От чувства оскорбленности маленький народ заболел большой обидой. Он был завоеван, но не покорен. Его душа не могла смириться с этим. Два века обид и унижений сидели в нем комом. Непримиримость порождала имамов, которые взывали к священной войне за свободу. Народ откликался на зов и во мраке неволи прорезался луч надежды. Белый царь казнил имамов, гнал на каторги мюридов… И снова обиды, унижения, мрак — солнце переставало светить чеченцам. Так тянулось время, оно ползло скрипучей арбой… Вдруг, униженным и подавленным, показалось, что взошло солнце. Это блеснула молнией революция в России, возвестившая, что все народы освобождаются из «тюрьмы народов».

Пришли большевики. Сладки были их речи, целебны обещания. Они знали, что и у кого болит. «Храбрые чеченцы! — говорили большевики, — вы всегда были свободны, у вас не было баров, но царь закабалил вас, отдал ваши земли казакам, осквернил ваши обычаи, веру, горы! Теперь настал час возмездия за обиды! Отомстите, за себя, за поруганные горы! Бейте белых — царских, верните себе свободу, верьте в своего Бога, соблюдайте свои обычаи, следуйте своим традициям, живите на своей земле — в своем естестве!» Тут возликовали чеченцы — цокнули языками, гикнули, откопали запрятанные шашки и ружья былых времен и помчались бить белых…

А победили… большевики! Победив, окружили Чечню со всех сторон войсками бесчисленными и говорят: «Теперь сдавайте, «чечены», оружие, которым били белых!».

Большевики были материалистами, мыслили диалектически и резонно рассудили: если они вчера так усердно били белых, завтра в их бритые головы может прийти мысль побить нас — красных. Увозили темными ночами самых, самых — отчаянно бивших белых. Закончив с теми, взялись за тех, кто не бил, но мог бы бить. За рост убивали, за статность, грамотность. В ЧК пускали им пули в затылок — кровь по желобам прямо в реку Сунжу. Били-били, но всех добить не успели — свирепый Герман железными полчищами пошел войной на большевиков и стал бить их по страшному. Гнал Герман Сталина, гнал, аж до самого Моздока. Большевики Чечни кинулись к чеченцам, Дагестана — к дагестанцам, Татарии — к татарам… «Эй вы, свободолюбивые чеченцы! Горные орлы! Бесстрашные волки! На вашу землю идет лютый враг. Он насилует женщин и маленьких девочек, он будет мочиться на ваши горы, плевать в ваши горные речки, кастрировать ваших юношей! Идите и остановите его. Не пускайте на свою землю. Теперь вам точно будет свобода!» Известное дело, чеченец забывчив, как младенец, быстр, как голодный волк, доверчив, как ягненок. Тут же, забыв, что горы уже давно и не его, вскочил на коня и — бить Германа.

Перевел дыхание Иосиф — царь большевистский и вспомнил на свежую голову, что чеченцы все, как один, против того, что у них отобрали горы и свободу. Людей, видящих Чечню без чеченцев Швейцарией было много. Да и сам «отец народов» был некогда «лицом кавказской национальности» и знал, на что способны горцы. Вождь на то и вождь, что самый мудрый и вопросы задает мудрые, и спросил он: какая среднеянварская температура в Чечне? Такая-то, доложили верные большевики-метеорологи, испытанные стужей Севера и зноем Юга. Дать им разницу градусов на тридцать ниже нуля, чтобы остудить их горячие головы!

…Будущие целинные земли встретили теплолюбивых и мясолюбивых чеченцев и холодно и голодно. Половина народа сразу полегла костьми, н другая — наперекор вождю, его доносчикам, казахстанской среднеянварской температуре и степной тоске выжила. Чеченцы отметили скорбь всей страны и народов по кончине «отца» раздачей благодарственной милостыни и горячими плясками. Возлюбили они его говорливого приемника — Никиту Сергеевича — помиловал он их, облагодетельствовал, разрешил вернуться в родные края — выжившей половине.

Домой чеченец приехал радостный, будто никто его и не обижал, и не оставил он в холодной чужой земле мать, отца, брата, сестру, сына, дочь, жену… А тут бунт! Бунт против возвращения хозяев на исконную родину! Не надо нам этих «чеченов», не хотим мы их, нам уютно в их домах, нам нравятся их сады, мы тепло обжились на их земле, обратно их, в Казахстан, Сибирь, на Калыму! Как быть-то?! С одной стороны этих разбойников вернул сам Никита Сергеевич, чтоб ему неладно было, а с другой — честной народ не хочет возвращать им их дома и имущество, доставшиеся в 44-м. Решили в город их не «пущать», а пусть, раз уж приехали, расселяются по пустырям республики! Многим так и пришлось, обживать пустыри. Словом, начали чеченцы жизнь с нуля. Примечательно, что этому акту геноцида над народом, в двухтомном издании «Очерки истории Чечено-Ингушской АССР» уделено ровно одно предложение: «В 1944 году в результате некоторых нарушений ленинских норм и принципов национально-государственного строительства и социалистической законности Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована, ХХ съезд КПСС устранил эти нарушения». Конечно, каждый чеченец посчитал бы за грех не помнить его наизусть…

… Какими мудрейшими людьми оказались те, кто строил дома с бетонными подвалами — прямо в глаза будущему смотрели! А иронизировавшие над ними: «Что, бомбоубежище строишь?» — плохо разбирались в истории края и страны. И сегодня разводят руками: «Кто мог подумать?» И я в их числе, черт бы меня побрал!

Русскую женщину убило российским снарядом, прямо у себя на кухне, когда наклонилась посмотреть в кастрюлю. Полголовы ей и снесло в эту посуду. Эту картину в отечественной литературной критике назвали бы натурализмом. Реализмом в ней называлось, когда простая русская женщина, взяв в руки красное знамя, шла по улицам Сормово…

Муж убитой женщины, только что ставший вдовцом, ходил с кастрюлей и ее содержимым по двору и задавал всем извечно русский вопрос: что делать? Этих «всех» было несколько застывших в шоке пожилых женщин, пьяный мужик и я, шедший от магазина «Заря», куда ходил в поисках сигарет. Почему-то никто у мужчины кастрюлю не забирал, не вразумлял его, я тоже…

…Белый царь… Совнарком… чекисты… Сталин… «демократы»… разбираются с чеченцами давно. Казалось бы, пора изучить предмет. До нашествия автомат стоил здесь миллион рублей. Когда генералы прибыли в Моздок, цена подскочила до полутора, перешли Терек — до двух! Если бы подумали над этой кривой, многое бы поняли.

…Обжили чеченцы пустыри, на которых им разрешили селиться, землянками, саманными домиками. Разжились немного, кирпичные дома построили. Им работу дай — вкалывать охочи, себя не жалеют, о здоровье не думают. А как разжились? На своей родине работы нет, вот и ездили трудовыми армиями по Нечерноземью, на родину тех, кого в Чечню направили, там же некому было работать. До Норильска, Магадана, Сахалина, до оспариваемых Японией островов добирались за «шабашкой». У них и анекдот сложился по этой географии. Приезжает чеченец в поисках работы на Северный полюс, встречается там с одним и говорит: холодно, однако. Тот: да, «шеловато». По-чеченски «шело» — холод. Понятно, надеюсь, в чем известная приправа…

…В Чечне всегда ходило СЛОВО. У него всегда был хозяин и тот знал ему цену — оно стоило столько, сколько он или он — столько, сколько свое слово. » У мужа должно быть слово. Сказанное должно остаться сказанным», — говорили в горах. Люди держались не высотой гор, не крепостью каменных башен, а твердостью слова, верностью ему.

…Поймали кровники врага и взметнулись кинжалы мести. Тот попросил перед смертью воды, и ему дали. Он держал чашу и не пил. «Почему не пьешь?» — спросил старший из кровников. «Боюсь, что не дадите допить», — ответил, стоявший на пороге смерти. «Тебя не убьют, пока не выпьешь эту воду». Тогда тот выплеснул содержимое чаши на землю… и давший не нарушил слова…

…Сидишь, как колхозный счетовод, мысленно откидывая костяшки на старых деревянных счетах, подсчитывая проблемы страны, — оторопь. До войны ли тут! Идет разложение государства — в Чечне ли начало? Страна смердит трупами, воровство стало образом жизни миллионов. Умирает больше, чем рождается — страна вымирает. Невеста убивающего и убиваемого в Чечне солдата, стала экспортным товаром! Еще не женатые, не родившие на свет ни одного человека, начинают жизнь с убийства невинных людей. Страна становится огромным инкубатором убийц… Потом думаешь: к чему эти обличения, кто этого не знает? Кому это нужно? И сам себе отвечаешь: все знают, но…

Когда сходит с ума один человек, событие хотя и не из приятных, но сделать что-то можно, на худой конец больного помещают в психиатрическую клинику. Но когда речь о сумасшествии огромной страны — ничего не поделаешь. Где найдешь клинику, в которой поместится пациент ростом в одну шестую земной суши?

…Вчера, чудом прорвавшись через фронт, приехал родственник. Сразу же отправил с ним мать, наказав увезти в Урус-Мартан. Она здесь очень боялась.

Теперь один. Все делаю сам. Одни поиски дров стоят немалых сил и времени. Сегодня бои начались, аккурат, к восьми часам утра. Всю ночь стреляли из орудий, но как-то вяло. А с утра начали, будто доброе дело.

Сегодня нашел в сарае буковые доски и превратил в дрова. Хватит на несколько дней. Хорошие. Накормил скотину. Все делаю автоматически. Оказывается, вчера не запер курятник и куры, прямо на землю, снесли три яйца. Одно украл Барсик — поймал с поличным. Стал выговаривать ему за неблаговидный поступок. Но уличенный, не только не смутился, а посмотрел с удивлением и укоризной: тут, дяденька, целая война идет, все кругом рушится, а ты о каком-то яйце.

Самое нудное и хлопотливое — варить в большой алюминиевой кастрюле пшеницу для скотины. Комбикорм давно кончился. Есть, слава Богу, пшеница, которую купил осенью. Так радуешься собственной предусмотрительности, что порой сам себе благодарности объявляешь. Не будь сегодня этого добра, что с моим животноводством стало бы! Сена очень мало, даешь его аптекарскими дозами, как деликатес. Вся надежда на зерно. Но варить его! Дров надо уйму, постоянно следить за кастрюлей, доливать воду, перемешивать — словом, система и технология. Воды нет, растопил много снега сомнительной чистоты, собранного со всего двора и улицы. Но этого хватит раза два напоить живность. Ржавую воду из парового отопления уже споил…

Вчера по радио услышал, что президент назначил министром юстиции Валентина Ковалева. Вспомнились университетские годы. Учились на одном курсе. В друзьях-товарищах не были. Какие-нибудь министерские задатки тогда в нем не наблюдались или мы тогда плохо видели. Сперва удивился новости, а потом своему удивлению. Разве в России не все удивительно, необычно, неожиданно? Чем хуже Ковалев других министров, депутатов, дипломатов?

Когда поступил на первый курс, Руслан Имранович Хасбулатов уже окончил наш юридический факультет и поступил в аспирантуру экономического. Зная о бытии его в МГУ пришел к нему, представиться как земляк. Более того, мы одного рода-племени, но они давно спустились с гор… Накануне вернувшийся из Канады, он был полон впечатлений о ней и весь разговор шел вокруг этого… Земляк произвел впечатление, ушел гордясь им. Был он тогда еще и секретарем комитета ВЛКСМ МГУ, что было очень высоко…

Спустя несколько лет, в центре столицы, кто-то окликнул меня, на родном языке, обернулся — увидел Хасбулатова. Теперь он работал в ЦК ВЛКСМ, инструктором. День был жаркий, но Руслан был в костюме, при галстуке и выглядел номенклатурно-элегантно. Дал телефон, но позвонить не получилось — помешали увлечения, характерные для провинциала, попавшего в столицу. С тех пор не встречался с ним до его фантастичной для чеченца карьеры. Когда он баллотировался в депутаты Верховного Совета России, по собственной инициативе, истоптал не мало грязи, агитируя за него — погода была мерзкая, как и сама избирательная компания. Признаться, после часто жалел об этой инициативе. Может, было бы лучше, если б он остался просто ученым…

Где-то в 1990 году в качестве Зампреда Верховного Совета Федерации он посетил ЧИАССР. Я тогда, волею провидения, оказался помощником Председателя Верховного Совета республики Завгаева, с которым, мягко говоря, у Хасбулатова не сложились отношения, или у того они не сложились с последним…

Причины трений между Хасбулатовым и Завгаевым были, в некотором смысле, «чеченские». Не хочется тут особо и разъяснять — земляки все это хорошо понимают. Может, и вернемся к этому, а сейчас надо пойти проведать скотину…

…Может, Хасбулатов, будучи «наверху», хотел немного управлять родиной поверх головы ее главы, возможно, это один из «чеченских» моментов, были вроде какие-то кадровые «агрессии»… Может, хотел в чем-то помочь землякам, не будем тут ничего утверждать или отрицать.

Хасбулатов, сделавший головокружительную карьеру на волне нового времени, был для Завгаева человеком из внешнего мира. Завгаев пришел к своей высоте трудным путем, а Хасбулатов взлетел на нее, как бы выиграв на «ПОЛЕ ЧУДЕС».

Говоря о Завгаеве следует сказать, наверное и то, что история навалилась на него разом. За все, что творили здесь царские наместники с 1859 года, а затем и советские — отвечать по существу должен был он, те, как говорится, были далече.

Разумеется, у Завгаева были сторонники, в их числе и автор этих записей. Определенно, поддерживал его или был к нему лоялен и народ, почувствовавший удовлетворение, что во главе республики, наконец-то чеченец. Но этот же народ и ждал от него многого что недодано в течение двух веков! И откупиться здесь, постройкой мечетей, выделением огородов, открытием факультетов в университете было невозможно. Популярным, в известном смысле, Завгаев не был и не мог быть — в такое время, со своей чрезмерной осторожностью, оглядками на «верх», отсутствием внешних эффектов, способностей к импровизированным речам, и т. д.

Ельцин и команда давили на Завгаева, требованиями перейти на их сторону в борьбе с союзным центром за «демократию», главный смысл которой был — свалить того, кто дал им эту демократию. Поскольку все это материально республике ничего не давало, его личностным симпатиям не импонировало, политическим балансировкам не соответствовало, он твердо держался Центра, у которого получал, как было сказано, необходимое для республики. Тут вряд ли и упрекнешь: человек исходил из видимых реалий, а будущее было «и смутно, и темно».

…Пружина распрямилась с провалом ГКЧП, когда, после трехдневного противостояния, власть в стране оказалась в руках российского руководства… Ельцину, конечно, в то время было не до Чечено-Ингушетии, он и не думал о ней, как не думал обо всей России.

В такой ситуации кто-то подал наверх идею привлечь к делу свержения власти Чечни сформировавшийся под руководством генерала Дудаева Общенациональный Конгресс чеченского народа — ОКЧН. У нас нет данных, кто именно эту мысль подал, а личные ощущения не будем пытаться выдать за историю .

Обстановка накалялась, Дудаев и команда методично дожимали старую власть, но не штурмовали Верховный Совет, хотя Москве, уверенной, что она направляет процесс, хотелось, чтоб сделано это было как можно скорей. Теперь главным стало не то: кто и как свергнет Завгаева и куда после этого повернут события, а чтоб это непременно и срочно произошло.

…Генерал и команда с самого начала не скрывали, что действуют в согласии с Москвой. Это, не без тактического умысла, заявлялось прямо на митингах, было их рефреном. Поэтому участники митинга справедливо чувствовали себя исполняющими волю тамошних и своих демократов по искоренению в республике взяточников, воров, коммунистов и так далее. Собственно, во многом так оно и было. Народ действительно хотел избавиться от власти, которая столетиями притесняла его, репрессировала, обворовывала. Разве народ чеченский, русский или аварский способен понять, что он обречен на то, чтоб его обворовывали и обманывали всю жизнь.

Дудаев, как было сказано, к своей чести, выстроил партию мастерски, как опытный шахматист, дающий сеанс одновременной игры на нескольких досках. А в Москве были уверены, что использует его как члена своей сборной в реализации гроссмейстерской партии с властью республики!

Когда до Москвы дошло то, что уже было известно всему миру, вместо спокойного осмысления ситуации, там разразились зевсовым гневом, на который победитель отреагировал соответствующей улыбкой…

Видимо, возмущенный оборотом дела, российский спикер, по московскому телевидению, в напрасной спешке, заклеймил чеченских революционеров, а их власть признал незаконной. Это был политический просчет. С этого заявления и начались дальнейшие неприятности Чечни, и самой Москвы. Вряд ли чеченцу, бывшему спецпереселенцу, знающему не только чеченскую, но и мировую историю, стоило называть бандой тех, перед которыми не так давно выступал с поздравлениями по поводу избавления от коммунистического режима и которых заверял, что увез бы кое-кого в Москву, в железной клетке, посмей поднять и палец на этот народ. Ведь тогда все говорило, что он не считал умиленно слушающих земляков сборищем преступников.

Наверху, собственно, и не поняли ничего, не поняли, что имеют дело не только с чеченцами или не столько с ними, сколько с явлением, которое начало ползти по всей стране. Казалось бы, по логике вещей надо лихорадочно искать человека, который мог бы найти общий язык с генералом. А Москва, с точностью до наоборот, выуживала из Чечни людей недовольных последним, лукаво вещавших, что того в Чечне никто не признает и власть его висит на волоске. По такому случаю у чеченцев есть притча. Увидела лиса огромные «штуки» барана, и решила, что они обязательно должны оборваться. Долго ходила за ним…

…Странные чувства вызывают люди, разбросавшие по полю камни и ждущие, что взойдет кукуруза. Не варите песок, надеясь получить кашу, — сказал китаец, да и чеченцы говорят: посеешь полынь — пшеницу не жди. Мы вынуждены судить, по ниве, что пожали с поля. И пусть каждый займет на скамье подсудимых заслуженное место. Кто окажется на этой скамье в первом ряду, кто притулится с краешку, кто будет отсутствовать покажут: история… время. Время, говорят, честный человек… Автор этих строк не Председатель трибунала, а лишь один из миллионов потерпевших, и эти записки только свидетельства одного из миллионов…

…Город будто прыгает на одной ноге или сидит на кляче, бегущей трясучей рысью, погоняемая во все стороны огненным кнутом. Надо переносить. Всю жизнь приходится что-то терпеть и надеяться: переживешь — все будет нормально. А потом опять, что-то такое. И войну надо пережить. Но после нее приходит период, который тоже надо, потом еще что-то и уходит жизнь, унося надежду. Разве перечислишь, перецитируешь всех , кто искал смысл в человеческой жизни. А что нашли? Кто этот смысл понял? Каждый узнал две истины: что он рождается и умирает.

…Пол, топчан, тетрадь, рука, прижатая к бумаге, и бумага, и буквы, что выводишь, и все остальное: ходит, трясется, дрожит, будто вот-вот вместе с тобой куда-то провалится.

Во время войны писали многие — в окопах, бомбоубежищах, после отбоя воздушной тревоги. Даже интересно — может, потому что забываешься, не реагируешь, не слушаешь и не глядишь смерти в глаза. Ведь когда война остановится передохнуть, подзарядиться — необходимо сделать кучу дел: накормить живность, найти дрова, поискать воду, позаботиться о еде… Глобальная проблема — вода. Выпустить скотину, чтобы она сама искала воду? А где найдет? И где найдешь потом ее?…

…Дела продвигаются ближе к нам. Между пушечными выстрелами, близко слышны автоматные очереди и свист пуль, будто пчелы в саду жужжат, что-то на горячей сковородке шипит или кукуруза взрывается в хлопья…

Как и ожидал, снова разбился оконный глазок, собранный из осколков стекла, как мозаика. Странно, что пуля попала в это окно. Оно выходит во двор, впереди наш основной дом, с боку соседский. Со стороны Дугурхан не могла прилететь. Оказывается, если из окна посмотреть прямо, то половина его выступает за линию задней стены дома. Раньше не замечал. Значит прилетела по коридору между стеной и забором соседа. Но в начале этого коридора, перегораживая его, поставлен лист шифера. Он цел. Пуля пролетела над ним и, должно быть, попала в окно, как бы сверху вниз. Но тогда как оказалась под краем ковра, метрах в двух от окна? Словом, баллистика и нечего ею заниматься… Инстинктивной математикой вычислил, что единственное безопасное от пуль место в комнате — угол между входной дверью и окном, а от снаряда — только пятый угол, который вряд ли найдешь сегодня во всей Чечне. Отодвигаешься от окна, насколько можно, рассчитывая дать потомкам некоторые шансы иметь живого предка. Треск на улице. Кажется осколок врезался в соседнюю крышу. По звуку чувствуется, что не в нашу. А это уже звук разбитой бутылки. Понятно, пуля или осколок попали в кучу старых бутылок, из под кефира и молока, что лежат у забора, с советских времен.

…Если собрать все осколки и прочее, что влетело, попало в дом, можно будет открыть музей. Не стоило выбрасывать те бомбовые, что валялись перед домом — идея пришла не сразу. А осколок, что ушел в землю огородика, надо откопать — солидный экспонат… Вроде немного сбавили темп, тише стало… показалось. Закурим, товарищ, хорошая вещь «Прима», прямо в душу — стратегического назначения — на самые суровые случаи жизни.

В Чечне много раз проходили кампании по изъятию оружия. Началось еще в восемнадцатом веке. Пришел тогда некий полковник русской службы Пьерри с солдатами и говорит: «Чеченцы, сложите оружие, не положено, разве не знаете, что вы холопы Самодержца всея Руси?». Разбили полковника, как говорится, в пух и прах — по горной реке долго фуражки плавали. Если бы тогда вместо Пьерри прислали какого-нибудь Порфирия с длинным обозом ситца и гвоздей, и предложи он чеченцам бартер — вся история русско-чеченских отношений этими гвоздями и писалась бы… В тридцатые на каждый район спускался план изъять такое-то число оружия. Как-то давно слышал от стариков. Забирали человека в НКВД, ставили перед ним тазик, наклоняли к нему и… бить. После такого вступления предлагали сдать оружие. Тот отвечал, что нету. Тогда участливо предлагали: хоть купи, но сдай, иначе — расстрел. Он спрашивал: где купить? Тут по секрету сообщали, что у одного работника НКВД есть в продаже винтовка… На следующий день покупал и сдавал. Так в Ножай-Юртовском районе одна винтовка была сдана раз двадцать! Привели одного и поставили перед ним тазик. Очень просил человек, чтобы с ним не проводили эту процедуру, но его не послушались. Подписал тот все бумаги, купил винтовку и… в горы. Потом из засады начальника НКВД и убил. А из Москвы приезжали эмиссары и спрашивали: откуда берутся абреки?

Вспомнился еще один. Имя его было Муса, если по-библейски, Моисей. Человек был серьезный, очень хозяйственный — содержал много скотины без батраков и исправно платил советской власти все подати. Поэтому власть его какое-то время не трогала. И еще, был талантливым — умел делать все. Ну, когда чеченец умеет делать все, первое, что сделает — оружие. Делал наганы, винтовки, словом, любое оружие. Как-то, найдя в горах заброшенную пушку без замка, по пазам казенной части сделал слепок, а потом и сам замок и пушка была поставлена на «ноги». Сам Муса никого не трогал и себя трогать не позволял. Однажды, в специфично чеченской ссоре, получилось, что от его руки погиб человек. По обычаю он удалился из села и жил в горной пещере, скрываясь от кровников, одновременно уже и от советской власти и называли его «пещерным человеком». Рассказывают, что искусно изготавливал наганы с серебряной насечкой и посылал районному начальнику НКВД и прокурору. Те его не трогали, тем более, что никого он не беспокоил. Власть объявила кампанию против абреков: переловить, уничтожить, и все тут. Возглавить ее из Москвы, приехал большой начальник. Дошли и до Мусы, и его пещеры. Там же находилась и семья абрека. Окружили , как положено, и говорят: сдавайся. Ни ответа, ни привета. Чекисты постреляли немного по пещере, и Муса в ответ нескольких «завалил». Тогда московский чекист говорит чеченскому коллеге, (он и рассказал эту историю), чтобы вступил с абреком в переговоры. Вернулся он к московскому начальнику и доложил, что абрек идти в ОГПУ отказывается. Начальник спрашивает, что тот там делает, какое у него оружие и т.д.? Сидит в пещере, на нем накинута овчинка, там колыбель, младенец, жена, оружия не видно. И действительно, никакого оружия он в пещере не видел. Московский начальник спрашивает, не согласится ли абрек пустить в пещеру его, переговорить. Тот согласился… «Люди рассказывают, что ты большой мастер, это правда?» Абрек немногословно отвечает, что умеет кое-что. Бывалый чекист: «И кинжал умеешь?» Муса: «могу». — «И наган?» — «И наган можно». — «А такой мог бы?» — вытащил опытный чекист маузер и хотел выстрелить в абрека. Тот мгновенно выстрелил из рукава овчинки и ответил: «твой не знаю, свой сделал сам»… С тех пор против Мусы начали настоящую войну, но взять его не могли. Тогда собрали чекисты зимой весь аул, будто бы на некий праздник, потом по снегу погнали всех ближе к пещере абрека и держали там, пока он, пожалев земляков, не сдался. Его забрали в Москву… Уже когда чеченцы вернулись из Казахстана, каким-то путем, Муса передал, что жив, работает на секретном оружейном заводе… ему ампутировали ноги, чтобы не сбежал. Так что, кое-что, стреляющее сейчас, может быть и конструкции нашего земляка… конечно, без личного клейма…

…Чеченцы внутренне ориентированы на Европу, но приписаны к Востоку. В общем-то понятно — империи, которая и сама все никак не могла вкарабкаться в Европу, нужны были только азиаты. Ничего такого восточного у чеченцев нет, кроме религии, а она, известно, не врожденная — мусульманином может быть и немец, и есть такие. Присоедините Чечню к Англии ( такое «предсказание» передается чеченцами из поколения в поколение ) и посмотрите кто будет заседать в палате лордов через несколько поколений… Британскую королевскую семью уведомляем, что это не заговор, а попытка шутки, и бояться нечего. У чеченцев есть и свой анекдот, насчет английского протектората над ними. Встречается чеченец с англичанином и говорит тому: «Так мол и так, у наших стариков предсказание имеется, что мы под английское владычество придем». А тот, убегая: «…но… но… но…».

Не до «выращивания» «собственных Ньютонов»… Шекспиров… Гете… Моцартов… Бальзаков… Толстых — как бы выжить…

…Бедные голуби. Они летали стаей, выглядывая вокруг корм. Когда кормил кур, налетели сизой тучей и мигом склевали все зерно. В стае их было штук девятнадцать. Гнал их, кричал на них, но они, чувствуя, что не могу швырнуть в них палку, не улетали, а чуть взлетая садились снова и съедали куриный рацион. Куры их или боялись, или жалели, но уступали им. Сегодня привычного шума стаи не было слышно и на крыше не было видно ни одного голубя. Это несколько удивило, но, еще ничего не понимая, пошел кормить скотину. Когда вышел на улицу заметил, что недалеко от навоза валяются какие-то тряпки — не сразу дошло, что голуби! Мертвые. Машинально стал собирать в одну кучу — семь штук. Долго доходило, что их накрыл или снаряд, или дождь осколков. Потом заметил, что дальний сосед Салавди тоже что-то собирает. Оказалось то же самое. Итого, во вчерашнем бою пало одиннадцать голубей. Вестники мира войну проиграли. Здесь летало и много ворон. Но ни одной убитой не видел. Наверное, мудрее голубей.

«Яхь», «эхь» (совесть), «бехк» (вина и ответственность) — три столпа, на котором держится национальный характер, его духовность. Чеченец вовсе не безрассуден. Сегодня весь мир говорит: вот, Россия мощная держава, у нее огромная армия, вооруженная танками, самолетами, «градами» и как чеченцы все это не учитывают, сопротивляются — усугубляют свое положение, несут огромные потери. Чеченцы обо всем этом знают, но они в состоянии «яхь», в котором человек непоколебим. «Яхь» — суть и даже определитель чеченца. Это ощущение себя равным другому человеку: самому сильному и богатому, смелому и благородному, королю и так далее. Чеченец признает выше себя три предмета: свой головной убор, потолок своего дома и небо.

«Яхь» — путь человека от рождения до подвига и достойной смерти. Чеченцы жизнелюбивы, но если надо умереть — «яхь» помогает им сделать это, будто того и хотели. А способность мужественно умирать всегда называлась самоотверженностью и тому, кто пытается назвать это иначе, не хватает именно того, о чем речь. Чтобы понять о чем разговор, надо получить все это с молоком матери, от отца, деда, сверстников, родного дома, гор, родника, взгляда аульской девушки, так же как понять душу русского человека, надо родиться русским. Переступить черту «яхь» — равнозначно перемещению в другое измерение — за порог общества, семьи, народа. Об одном скажут, что он полон «яхь», о другом, что лишен его, это уже приговор, обжалованию не подлежащий. У одних: «мертвые сраму не имут». Чеченцы так не говорят, ибо мертвые у них срам «имут», и не только сами, но и живые за мертвых. Каждый из них носит в себе затаенный страх умереть недостойно, это чувство тоже входит в понятие «яхь». Если седьмой предок умер недостойно, срам за него испытывает седьмое поколение. И оно должно смыть это пятно с предка, даже ценою крови — собственной или чужой. Чеченец сам часто признается, что если бы не вошел в состояние «яхь», не смог бы исполнить, совершить, одолеть… Когда человек в таком состоянии, в том же состоянии, с ним находятся все его предки — живые и мертвые, родственники, друзья — где бы они физически не находились. Это природа национального характера — девственность личности, которую нельзя нарушить дважды. Сознательный выход за нормы «яхь» лишает человека этого качества и тогда «эхь» и «бехк» становятся стражами, препятствующими возвращению обратно.

Сегодня много доказывающих, что «его народ» лучше других. Не хотелось бы быть заподозренным в том же, это есть попытка рассказать о малоизвестном народе некоему воображаемому собеседнику, который ничего о нем не знает или знает мало.

Правда, если бы пресловутые верхи понимали ситуацию в Чечне, положение самого генерала, не раз сожалевшего в выступлениях по телевидению, что пришел к власти, и искали нормальный выход из тупика, его можно было найти и не прийти к сегодняшнему преступлению. Чеченская политическая рулетка стала огромным бизнесом для множества политавантюристов. Одни в Москве стали играть на эту ситуацию, поддерживать ее тление, другие — на повышении акций тех, кто хотел овладеть Чечней, низложив генерала.

К сожалению, в теории классовой борьбы не упоминается категория: «зависть».

Если спрашивается о том: были ли в Чечне люди, которые действительно хотели ее независимости, свободы для народа? Да, были. Но большинство из них не делали в республике политическую погоду. Отдельно для Чечни надо отметить и то, что среди чеченцев, которые не так давно жили материально в пределах советского прожиточного норматива и ощущали себя равными друг другу, появились богатые. Конечно, речь не о трудовых сбережениях. Своих чад они обучают за рубежом, а детей простых чеченцев, которые не имели возможность кончить и советскую школу, вооружают и отправляют в горы. Так появляется множество вооруженных людей. С одной стороны, они должны служить нанимателю, но с другой — их внутреннее чувство говорит, что все чеченцы должны быть равны (быть «простым» никому не хочется). Но равным можно быть, став тоже богатым. Им тоже хочется быстро разбогатеть. И они идут на преступления , имея хорошие мысли — стать добропорядочными людьми, после того как «уровняются». В Чечне, как и в России, идет закономерное расслоение народа, на классические слои — богатых и бедных.

В Москве-то всегда уверены, что к ним из Анголы… Никарагуа… Эфиопии… Афганистана… Чечни идут самые передовые, так называемые «здоровые силы»…Многие политические несуразности, вытворяемые Москвой в отношении Чечни, здорово помогали Дудаеву, а той казалось, что ей помогают веревочки из песка, которые часто вила чеченская политика. Те, кто должны были заниматься чеченским кризисом усиленно пытались доказать, себе и другим, что с генералом невозможно договориться, что было неправдой. Он сам настоятельно просил, чтобы с ним договорились. Конечно, когда в Москве начинали «шахраиться» на его власть, Дудаев вооружал «народ», который, кстати, уже никогда не сможет разоружить даже сам вооруживший.

Да, генерал был в заблуждении, полагая, что московские «демократы» на виду всего мира не пойдут на такой роковой шаг, как война.

…Длинным будет список ответственных за эту войну — составленный там и здесь народом. Главным видится российский президент. В каждый час, минуту, секунду гибнут люди: женщины, дети, старики — русские, чеченцы, армяне, евреи, ингуши, украинцы, кумыки, татары — Грозный самый интернациональный город Кавказа. С другой стороны гибнут солдаты — еще не познавшие жизнь ребята, со всех уголков России — глупо, ни за что. А разве уцелевший в этом кошмаре, останется нормальным, не сойдет с ума? Нет, после этого все мы будем сумасшедшими. Мы подставлены все. Все стоим в очереди в огромный, переполненный нами же, сумасшедший дом…

Старик Кюзи, участник Сталинградской битвы, неграмотный человек из горного аула Махкеты, видел как начальники неправильно воюют и говорил об этом своему командиру взвода, но тот ему отвечал: «молчи, Кюзи, и береги свою башку, не нашего ума это дело»… «Нас нисколько не жалели и клали под врага, как поленья дров в печь… если бы они считали солдата человеком — мы не потеряли бы столько людей…»,- рассказывал старик и с такой обидой, будто это было вчера. В полку он был самым высоким и дальше всех бросал гранату. Однажды погнали их на танки. Он бросил гранату, но неудачно, у танка только гусеница полетела и тот стал поливать из пулемета. Кюзи лег. Выждал и снова бросил гранату — попал, но и сам получил в грудь несколько пуль из пулемета. Все поле было усеяно трупами скошенных солдат. Рану получил в «пустую грудь» — так чеченцы называют правую сторону туловища. Он подполз к танку, который подбил, забрался под него и лежал. В живых из его полка вроде бы никого не осталось. Но ночью он услышал стон. Пополз на него. Стонал один «хохол» из их взвода. Это был здоровый мужик и обижал слабых солдат. Как-то Кюзи ударил его и опрокинул на спину. Тогда тот обещал в первом же бою сделать ему: «та-та-та-та», — очередь из автомата. А он ответил: «А я тебе — «тах», — один выстрел из винтовки… Когда Кюзи подполз, тот стонал и просил: «Помогите…». Он с трудом оттащил его под танк, они пробыли под ним всю ночь. На рассвете «хохол» скончался. Тогда он пополз к своим…

Плохо когда историй несколько: официальная и подлинная. Последняя часто прячется в архивах, под общей крышей ГУЛАГ… А ведь давно сказано: лживых историков надо казнить, как фальшивомонетчиков. И Бердяев говорил: самосознание предполагает самокритику, самообличение, бахвальство никогда не было самосознанием, оно может быть лишь затмением…

…Такое чувство, что в голове сгорел предохранитель и в нее может влетать и вылетать все, что угодно, прямо какой-то проходной двор. Какой-то наряженный мужик на фоне Кремля, встречающий хлебом-солью Наполеона — из некогда виденной старой открытки… гаитянки с картин Дега… Маресьев, стреляющий в медведя… бал в «Войне и мире»… худой, как ты сам, Бунин за письменным столом, сокращающий Льва Толстого… И еще, и еще — сотни… тысячи слайдов, встревоженной, как пчелиный рой, памяти… Вдруг на быстром коне влетает земляк — ротмистр Александр Чеченский, воевавший вместе с Денисом Давыдовым в Отечественной войне 1812 года, и поднимает коня на дыбы. Он был ребенком вывезен из пылающей Чечни и воспитывался в семье генерала Н. Раевского, со временем сам стал генералом… В 1612 году рядом с Мининым и Пожарским стоял чеченец, чтобы не пересказывать отсылаем к роману Загоскина «Юрий Милославский или Русские в 1612 году»… Когда Ермолов разрушил аул Дадай-юрт, он вывез оттуда чеченского мальчика. Со временем мальчик стал Захаровым и академиком Императорской академии живописи. Наверное, его картины, те, что были в Грозном, погибли. Подписывал свои работы: Захаров, из чеченцев. Портрет Лермонтова писал… Ермолова… автопортрет…

…Чеченец Ханпаша Нурадилов уничтожил 920 фашистов и 27 взял в плен, погиб в 42-м, похоронен у подножия памятника «Мать-героиня», на Мамаевом кургане, (был записан кумыком и татарином), другой чеченец — Махмуд Амаев — 277 фашистов, погиб в 43-м, Абухаджи Идрисов — 309 фашистов, остался жив, жил в нищете, писал и писал в обком заявления, чтобы ему дали квартиру, как дали — умер, Ибрахим Бейбулатов — более 300 фашистов, погиб, (был записан кумыком), еще — Хаважбаудин, надо же, фамилия выскочила из головы, уничтожил 287 фашистов, сам погиб… Да, Магомед-Мерзоев его фамилия… был записан таджиком… На войну ушло 39000 чеченцев… бросались с шашками на немецкие танки… «слепили» их бурками… Да, еще Дачаев из Герзиль-аула, Герой Советского Союза, жив. Героя получил за форсирование Днепра… воевал записавшись аварцем… К званию героя представлены были больше ста человек, но получили те, что записались в другие национальности…

У чеченцев, как у народа, никогда не было в столицах империи, говоря сегодняшним языком, своего лобби. Так как у них не было князей и прочей феодальной верхушки, то завоевателям делать генералов было не из кого. Скажем, у аварцев, кумыков, осетин, кабардинцев и т. д. была знать, представители которой после присоединения получали звания, награждались орденами, землями, и частью оседали в столице — учились, обзаводились связями, женились. Эти люди, определенно, влияли на формирование отношения имперских чиновников к народам, из которых вышли. Чеченцев в этом смысле никто не представлял и отношение к ним формировалось по романтической литературе, с одной стороны, и по отчетам различных приставов, с другой. Немногие из них получали младшие офицерские чины, но влияния не имели. Однако со временем, некоторое число чеченцев попало в конвой Его Императорского Величества и стали получать чины и прочее, но они не успели стать прослойкой, влияющей на отношение к их народу, а скорей представляли собой экзотику. Одним из таких, выдвинувшихся в те времена, был генерал Орца Чармоев. Это семья в последующем стала весьма богатой. Сын Орца — Тапа стал миллионером — первым чеченским нефтепромышленником. Был компаньоном известного Нобеля, премия которого, безусловно, состоит и из денег, вырученных на чеченской нефти… Формированию чеченского лобби в России помешала революция… В последующем Тапа Чармоев возглавил Правительство возникшей тогда Горской республики, затем эмигрировал во Францию. Умер в 1936 году. Да, еще один чеченец был царским генералом, Эрисхан Алиев из аула Эрсаной, к сожалению, мало что о нем знаю, разве что был полным генералом артиллерии, учавствовал в первой мировой войне, и Николай 11 говорил о нем, что он настоящий полководец. Единицы чеченцев, в предреволюционные времена, поступали и в российские вузы, но процесс был прерван революцией… потом и похоронен…

…Пришли вести: армия вступила в микрорайон и бесчинствует. Хватают людей, (отбирают мужчин), одних расстреливают, других увозят в бэтээрах. Расправляются с молодыми, крепкими. Когда те говорят, что не воевали, отвечают: «надо было». Эти неприятные новости принес какой-то проходящий мужчина. Я, по обыкновению, выразил некоторые сомнения. Это его рассердило. — «Может, сомневаешься и насчет сожженных НКВД 700 человек в Хайбахе в 44-м, в день выселения?» — сказал он, подозрительно обглядывая меня. Примирительно ответил, что факт известный. Это его не успокоило, упрекнул меня расстрелянными в 40-м, тем же НКВД, 20-ю тысячами поляков. Меня осведомленность неграмотного на вид человека в столь темном деле удивила, и я спросил: откуда такое знает? Ответил, что с ним в лагере сидел именно один из тех, кто расстреливал и звали его Васька, и кроме того, он тоже, хотя институт не кончал, может читать газеты. Говорил таким тоном, будто твердо был уверен, что за все это я тоже несу ответственность…

Завгаев, за год до ГКЧП, взял меня в помощники — я пошел. Я ему был нужен — был его сторонником и желал ему успехов. Где-то в году 88-м отправил Горбачеву довольно объемное исследование проблемы. Назывался этот, весомый труд «Чеченский вопрос». Описал рану, называя вещи своими именами и, к сожалению предсказывая кое-что из последствий подобного эксперимента над народом. Этот документ, как понял, произвел впечатление на одного из членов Политбюро, к которому попал.

Говорить на тему письма приезжал представитель ЦК КПСС Виктор Павлович, инструктор ЦК, фамилию запамятовал. Говорили с ним в кабинете Завгаева три часа и двадцать минут — засек время. Кстати, в тот день и познакомился с Завгаевым, которого до этого никогда и в лицо не видел. Разговор был трудный, Завгаев в разговор не вмешивался, «занимался своими делами», но улавливалось, что прислушивается. Наверное, было небезынтересно, какие претензии предъявляет Москве его земляк, взявшийся объяснить некоторые моменты истории своего народа, и как он справится с ношей, которую взвалил на себя, должно быть, от политической наивности. порой представитель приходил в замешательство, от некоторых аргументов и примеров. В таких случаях обращался за помощью к Завгаеву — за подтверждением или опровержением. Но Завгаев, к его чести, неизменно отвечал: «не знаю, что в письме, но то, что говорит — правда».

…Словом, кончилось тем, что Завгаев по телефону из Москвы предложил стать его помощником в реализации того, что советую. Думается, кто прочтет эти записи поймет, что человек, совершенно далекий от власти и карьеры здорово влип. Но назвавшись груздем не откажешься лезть в кузов, («не хватай — говорят чеченцы, — отца за бороду, но схватив не отпускай»), поэтому добросовестно, пытался сделать своего шефа лидером .

Если говорить о национальной идее чеченского народа, она была, но жила в неком, фигурально выражаясь, полусознании, больше носилась в виде эмоций и обид, требовавших некой моральной компенсации. Убийством идеи и мысли народа занимались с 1859 года, со дня завершения колонизации края. Становления здесь национальной интеллигенции не допускалось никогда. Если говорить о каком-то числе аборигенов, получавших образование, как в дореволюционной так и советской стране, то оно давалось им не для оформления национальной мысли и идеи, а наоборот — чтобы стереть у них национальную память. Внушалось, что письменность, культура и чуть ли не сама жизнь даны «старшим братом». Правильно воспринял эту установку старый, неграмотный, «Гомер ХХ века», дагестанский поэт Сулейман Стальский, сделавший немаловажное географическое открытие:

«…………………… земля,

начинается от Кремля»

С традициями народа, религией, национальным укладом жизни, языком, культурой и исторической памятью Администрация боролась руками тех туземцев, которых для этого и выучила. В полутьме керосиновой лампы видится длинная шеренга лиц, угрожающе надвигающаяся на жалко сгорбившегося человека, совершенно бессильного вступить в дискуссию на тему: роль передовой интеллигенции в формировании национальной общественной мысли. На заре советской власти физически ликвидировали почти все духовенство, многих шейхов и эвлияов — высших религиозных и духовных авторитетов нации. Та же участь постигла получивших образование в вузах царской России. Буквально, считанное число из них бежало за границу. Оставшихся в живых поглотил ГУЛАГ. Но даже пройдя эти адские круги, некоторые сохранили в себе дух подлинных интеллигентов. Скажем, замечательные чеченские писатели старшего поколения Халид Ошаев, Саидбей Арсанов, большой поэт и гражданин Магомед Мамакаев, прекрасный поэт Арби Мамакаев… Первый чеченский писатель, самый талантливый, самый одухотворенный, имя которого, безусловно, вошло бы в литературу мировую — Саид Бадуев был расстрелян. Прекрасный поэт, религиозный деятель А. Дудаев — расстрелян. Пламенный революционер и шейх-авлия Али Митаев — расстрелян, самым вероломным образом… сколько было — столько и уничтожили. Саидбей Арсанов близко дружил с Фадеевым, считал себя его учеником. Учитель и включил ученика в список отправляемых в ГУЛАГ.

Роман Абузара Айдамирова «Долгие ночи» вышел в 70-е годы на чеченском языке и повествовал об истории Чечни 60-х годов прошлого века, после поражения Шамиля. Разумеется, уважаемый Абузар не был диссидентом и не имел намерения написать антисоветский роман и, конечно, не написал такового. Однако это, безусловно, самое смелое произведение в чеченской литературе, получило отзвук в обществе, дремавшем в забытье своей истории. Люди с интересом читали роман. Книги на родном языке, тиражом в три тысячи экземпляров, расходились годами, а увесистый роман Айдамирова разлетелся, его читали, более того, по нему стали учиться читать по-чеченски не знавшие даже алфавита. Роман не отличался особыми художественными достижениями, совершенством языка и прочими вещами и все же о нем говорили, и больше — не интеллигенция, а народ. Это произведение, без всякого преувеличения, стало подлинно народным. Айдамиров без всяких литературных изощрений направил тонкий луч света в память народа и произошла естественная ответная реакция этой памяти, которую обкомовские товарищи считали уже вытравленной из мозговых извилин.

Спохватившиеся идеологи стали метать гром и молнию на бедного Абузара. Тот оправдывался, доказывал, убеждал. Под многолетнем давлением — защищаясь — написал плохой роман о секретаре обкома, выдержанный в нужном ключе, должный понравиться идеологическому начальству, но окончательно прощен так и не был. Главного редактора издательства, само собой, уволили, исключили из высшей партшколы, в которой тот учился заочно. Завершая всякие разговоры о литературе, отметим, что чеченский писатель «в стол» не писал, и когда пришла «Перестройка» извлекать из чеченской литературной мебели было нечего. Правда, некоторые вдохновились было наверстать упущенное задним числом, но из этого вышло то, что называется «курам на смех» и, слава Богу, прекратили это дело… Если бы ставилась задача разобраться в наших литературных делах, можно бы говорить еще о многом. Исторической справедливости ради, надо отметить, что с конца 7 0 -х в чеченскую литературу пришла плеяда, которая в силу своего возраста не была уже отягощена комплексами, которые органически вошли в творческую плоть старшего поколения, выросшего под прессом тоталитарной кузни. Хотя молодежь еще и не успела сказать свое самостоятельное, зрелое слово в национальной литературе, но ее поиск этого слова шел уже по другому пути.

Невольно приходится повторять, что у чеченцев, сравнительно, мало образованных людей. Практически, с 1944 по 1963 год ни один чеченец не получил высшего образования! Чеченские дети рано должны были бросать школу — работать, выживать, помогать родителям. В самой республике было всего два учебных заведения — пединститут и нефтяной. Последний был привилегированным вузом союзного значения и туда туземцев почти не брали. Основная студенческая масса коренной национальности училась в пединституте, на так называемом «нацфаке»…

До появления Шамиля в Чечне «имамствовал» Ташу-хаджи, мулла из аула Сесена. Он еще с 1832 года вел партизанскую войну с наступающими царскими войсками. Однако Ташу-хаджи не был избранным и чеченцы не были готовы признать его имамом. Именно в то время и пришел в Чечню Шамиль, аварец. Он бежал в Чечню после поражения под аулом Ахульго в 1839 году. А чеченцы в этот момент нуждались в предводителе для войны, но не хотели признать им Ташу-хаджи и спорили о том, кого назначить на эту должность, так как никто не хотел, чтобы им командовал другой чеченец. Принцип равенства всех чеченцев были для них совершенно непреодолимы. Появление Шамиля без особых дебатов был избран имамом. Теперь, равные друг другу, чеченцы могли равно подчиняться постороннему, не причиняя ущерб своему равенству. И прав был тот же Шамиль, сказавший: «У чеченцев нет горы, чтоб возвести на нее лучшего из себя и нет ямы — сбросить худшего». Чеченец под свободой всегда подразумевает равенство. По своей психоорганике они должны жить или все равно плохо, или равно хорошо, во всех остальных случаях у них всегда будет «революционная ситуация». То государство и та власть, которые чеченцам хочется иметь, вряд ли существовали в природе…

…Так и писал Завгаеву — чеченцы нуждались в лидере, который должен был их куда-то повести, хотя и не очень ясно понимали куда. Может, эта неясность и требовала лидера. А лидера не было, даже кандидата. Ни с какой стороны не видно было в Чечне личности, политическая папаха которой возвышалась бы над другими. Здесь каждый знал друг друга в лицо и знал о другом, что тот не годится в лидеры, и что он за ним не пойдет. А потребность была объективная. Конечно, идеально было бы, если б в такое переломное время интеллигенция взяла в свои руки, как говорится, инициативу направления общественных процессов, нашла в своей среде того или иного лидера. Скажем прямо, горьковский романтизм оказался не по душе чеченской интеллигенции, и она не собиралась портить здоровье, вырывая себе сердце, чтоб светить им народу.

Где-то, как-то, уже при Завгаеве, возникла инициативная группа по проведению съезда чеченского народа. Съезд состоялся, став событием историческим. Кстати, первым на нем выступил Завгаев, с речью на родном языке, вполне в духе времени… Лидера все не было. В этой ситуации возникла идея пригласить генерала Дудаева, который был в отставке и жил в Прибалтике. Подчеркнуть факт, что Дудаев был приглашен, важно, так как в последующем будет много разговоров, что его прислали, заслали, что это была некая игра, «рука» Москвы. Можно сказать, живи Дудаев в Чечне, лидером его не признали бы, но он был со стороны, его никто не знал, был генералом и притом первым из чеченцев, за всю историю СССР, одни говорили, что он из ингушей, что было еще лучше, и в нем была, как нынче говорят, харизма. Речью, манерами он был интересен, самобытен, словом, подходил.

Заметим, что появление нового человека на политической сцене Чечни на верхние эшелоны власти особого впечатления не произвело: генерал представлялся им «свадебным»… да оказался настоящим…

Военный арсенал в Чечне, о котором в последнее время много говорят, представлял собой скопление здесь огромного количества оружия, предназначавшегося для нужд Северокавказского региона в случае третьей мировой войны. Поскольку огромное число оружия и техники было расхищено, распродано, отправлено за пределы республики, военные, все же опасающиеся, что кто-то может с них за это дело спросить, искали алиби. Когда основная игра была сделана и оружия осталось, что кот наплакал, в основном тяжелое, (которое еще не имело здесь и в СНГ рынка сбыта), военные решили умыть руки. Раздули компанию, что вот-вот станут жертвой разъяренного народа. Офицеры за бесценок отдавали квартиры и уезжали, делая вид, что за ними гонятся скопища диких гуннов. Верхи делали вид, что они обеспокоены ситуацией, а на деле хотели спрятать концы в мутную воду событий в Чечне. Разумеется, с «выводом армии», все было списано с тех, с кого следовало бы спросить и переложено на чеченский народ.

Собственно, вооруженной до зубов Чечня оказалась не в результате раздачи новой властью всем оружия. Такого и не было. Просто тем, кто выкупил у военных оружие надо было куда-то его девать, а вернее, продать, и они стали реализовывать его населению. Чеченцы покупали: во-первых, потому что чувствовали — надвигаются смутные времена, во-вторых, что стоило не дорого, в третьих, просто из-за любви к оружию и ,в четвертых, — подороже перепродать.

Поскольку такая масса оружия не могла быть реализована в самой Чечне, со временем был налажен и реэкспорт… в ту же Россию, для ее многочисленных криминальных структур, а также в другие страны СНГ, где имелся на него спрос. Это был обыкновенный бизнес, каждый хотел заработать: и российский военнослужащий, и простой чеченский парень — равно двинувшиеся в зарождающийся новый общественный строй.

У нас была небольшая железная печь, принес ее с дачи, намереваясь поставить во времянке, но двоюродный брат из Гудермеса дал лучшую. Он мастер по этим делам, изготовил ее сам. Она у нас называется «чеченской» — это Такая есть только у чеченцев и у тех, кто перенял у нас. Приоритет, что эта печь изобретена чеченцами не должен оспариваться, как и факт изобретения самовара русскими… Ту, что притащил с дачи, отдал Коле, живет на следующей улице. У него маленькая дочь, они мерзли…

…В наших горных краях «чеченская» печь (что-то наподобие передвижного «портативного» камина, на которой можно и готовить) появилась во времена моего прадеда. Он был искусным и известным в Чечне врачевателем. Старики рассказывали, что делал операции даже на мозге, «вскрывал голову человека, как шкатулку». Участвовал в первой кавказской войне ХIХ века. В те времена он встретился с одним большим русским врачом и показал тому свое искусство. Русский доктор признал, что он лучший врач чем он сам и подарил ему много медицинских инструментов. Это семейная легенда. «Большой русский врач» был Пирогов… Прадед не шаманил, а лечил болезни лекарствами из трав и другого сырья. Однажды его пригласили к больному, на равнину. В доме больного стояло невиданное им доселе чудо, оказавшееся печью. Она его поразила. Тогда в горах печей еще не было, а были довольно простые сооружения, называвшиеся «товха» — собственно, это был дымоход, к которому подвешивали медный котел. Обычно топили целыми бревнами, один конец подтаскивали к дымоходу и зажигали, другой оставался на улице. Дверь все время была приоткрыта, и поэтому в домах было не жарко. Когда бревно укорачивалось настолько, что можно было закрыть дверь, это событие превращалось как бы в праздник и все шли в гости к тому, чье бревно вошло в дом и там от души грелись. У чеченцев выражение, что у того-то «бревно вступило в дом» — «хен чуйхьабэлла» — так и осталось, сегодня означает, что у человека дела пошли в гору… Родственники больного были люди состоятельные и предложили за лечение хорошую цену. Но лекарь настоял, чтоб в оплату ему была отдана поразившая его печь. Те, разумеется, согласились… Выполнив свою часть контракта, доктор потребовал обещанную плату. Ему попытались объяснить, что нет смысла тащить это хрупкое сооружение в горы, а с ним поедет их женщина, которая ее изобрела, и прямо в его доме сделает новую. Лепилась печь, собственно, из глины. Старик, говорят, возмутился, что его обманули и т. д. Тогда те, чтобы не обижать уважаемого человека, с большой осторожностью и трудом водрузили печь на сани, запряженные буйволами, и повезли в горы. По пути она подвергалась различным травмам, что крайне огорчало нового владельца. Эта конструкция и в настоящее время служит людям, у нас часто вспоминают ее историю и моего прадеда. Может, это наследственное, но тоже люблю печь и всегда держу в доме, при наличии газового отопления и плиты. Часто топим ее, мать готовит в ней настоящий горский хлеб — сискал. Чай, вскипяченный на ней, разительно отличается от приготовленного на газу — другие вкусовые ощущения.

…Барсик утащил одну галошу, долго не мог ее найти. Он положил ее перед дверью комнаты, где я спал до войны. Думал об этом целый день, и лег спать в эту холодную комнату. Ночью сильно била артиллерия. Утром увидел, что окно времянки, в которой все это время спал, отсутствует. Зашел туда. Искореженная рама валялась на печи, стекла разлетелись по всей комнате. Вот тебе на, ну и Барсик!… Раму «отреставрировал», как мог, и за галошами решил следить. Уже привык спать во времянке, но посмотрим что на сей счет думает Барсик. Если и сегодня утащит — подчинюсь беспрекословно…

Если накроет хозяина, что будут делать коровы, бараны, куры, собачка? За Барсика особо боязно, вдруг пойдет по миру и наткнувшись на трупы станет от голода их поедать… Скотина, конечно, передохнет, в муках голода и жажды. Может они с отчаяния разнесут все, вырвутся и доберутся до корма? Нет, ведь кругом крепкие стены…

…Командировал меня как-то Завгаев в Татарастан, к Шаймиеву за передовым опытом. Шаймиева не было. Я два дня ходил по кабинетам работников Верховного Совета Татарастана и общался с их обитателями. Это были очень грамотные и умные люди. Я завидовал Татарстану. Шаймиев оказался очень мудрым и простым человеком. «Передовым опытом» поделился доступным языком действительно опытного, видящего на много лет вперед человека. Я аккуратно упаковал этот «груз» в памяти и привез домой… но мы им не воспользовались…

Приезжали как то к нам, в МГУ, писатели во главе с Александром Чаковским. Программа у партактивистов была нешуточная: разъяснить малосознательным студентам антисоветизм Солженицына. Тогда за рубежом вышел его роман «Архипелаг ГУЛАГ». Чаковский сделал это так хорошо, что на следующий же день мы купили «Архипелаг…» в складчину, за 180 рублей, и проглотили по очереди….

Наверное, тот, кто прочел записи до этих пор, понял, что все это есть разные обрывки диалога, который постоянно ведется с кем-то внутри и шарахающийся от выстрелов мозг выбрасывает их на бумагу.

…Когда танки входили в город, никто не оказывал им сопротивление. В это утро ехали мы с соседом по улице Маяковского, по этой же улице шли танки. Они не стреляли и в них никто не стрелял. Народ занимался повседневными делами…

…Ребятам стало скучно. Они стали выходить из башен, закуривать, дышать свежим воздухом. Снимают шлемофоны, а под ними русые чубы. Их спрашивают : «Ребята, а вы, ненароком, не из России самой будете?» Те, конечно, гордо: «Да, мы россияне, освободители слабых и угнетенных… — и в свою очередь — А вы, Дудаева, случайно, не видели, а то мы его, окаянного, свергать пришли?». А прохожие пошли и увидели Дудаева, преспокойно брившегося у себя в ванной комнате , так, мол и так, русские ребята на танках подкатили, тебя спрашивают, свергать, дескать, приехали… «Русские!» — воскликнул, должно быть, генерал русской армии и чеченский президент с не меньшей радостью, чем тот грек некогда «Эврика!» и чуть не скосил себе бритвой левый ус! Тут его, безусловно, озарило: «Вот и попались!» Надо полагать, мысленно обнял всех лидеров «оппозиции» и всех прочих, ниспосылавших ему такую удачу,- российских танкистов.

Часам к четырем дня все было аккуратно закончено. В тот же день весь город, вернее, почти вся республика прошлась экскурсией по «мамаеву» побоищу или «курской битве», цокая от удивления языками. Огромный мотор танка, подстреленного на площади президентского дворца, был отброшен от туловища железного чудовища метров на двести. Запомнилась реплика такого же удивленного, как и сам: «Клянусь Аллахом, этим ребятам и положена по праву вся наша нефть». Это была жуткая, вместе с тем и торжественная картина, пахнущая свежими красками, то есть свежей кровью начавшейся войны…

. ..Из книг, вышвырнутых ударом осколка с полки, почему-то дальше всех отлетел Жерар Филипп. Поднял и спрашиваю: «Что, сдрейфил Фан-фан?» С суперобложки, будто мальчик, только что окончивший школу, улыбается совсем не испуганный человек и отвечает: «Да вы, дядя, сами…» Обижаюсь и «дискуссии» кладу конец.

Пришла мысль написать письмо к берущим город. Потом вспомнилось, что есть уже написанное, еще в прошлом веке, Адамом Мицкевичем, по поводу взятия Варшавы.

…Бедный народ! Разве для этого ты уцелел от очернявших небо стрел сарматов, урагана конницы Атиллы, нашествия Чингисхана, кривых сабель орды Тамерлана, картечи и штыков Ермолова, пушек и пулеметов Деникина, НКВД Сталина, холода и голода Казахстана, чтобы сегодня, на глазах всего мира, в конце ХХ века, гордящегося своим гуманизмом и демократией, погибнуть под бомбами? Сирота ты на этой многолюдной планете. Идущему сегодня под гусеницы танков, под снаряды пушек, под бомбы самолетов, под вероломство генералов, под бессовестность политиков и правителей, да поможет тебе в этот час Тот, Кто помогал всегда, спасал всегда, Тот Единственный, не рожденный и не сотворенный никем, Создающий и Творящий, Вечный, не имеющий себе равных, Всевидящий и Слышащий, Карающий и Прощающий, Воздающий за добро и Судящий за зло, Он — прибежище слабых и беззащитных — да поможет тебе! Да защитит тебя! Да обелит лицо твое — избавлением от черного мрака. Он да будет с тобой в этот час! Хвала Ему Творцу миров! Пусть не смотрит Он на грехи твои, а зрит твое горе, слезы твоих детей, плач их матерей! Слава Господу всего живого и не живого! В Его руки отдаю в сей миг тебя и себя, вместе с тобой…

…Все эти годы много говорили о нефти. Эти разговоры стали неким смогом над республикой. Если кто-то с кем-то сблизился, обязательно должно было присутствовать это слово, если поссорился — оно становилось «яблоком раздора» Чья-то злая ирония или острота, которая пошла по языкам «Ислам — низам, нефть — верхам» родилась не просто от игры слов, но и от практики общения с этой «суммой»…

Воды нет. Как назло, растаял снег. Маленькая Дания требует остановить войну. Спасибо, Андерсен, останусь жив, обязательно, пожму руку твоему памятнику.

Сайдахмед спрашивал: «В интересное положение поставили президент и генералы тех чеченцев, что пропитались русской культурой! Что они им предлагают? Стать предателями? Что им делать, если они прочли слишком много книг, чтобы ненавидеть тех, на чьем языке они написаны и в силу природы не способны на предательство своего народа?».

Многие чеченцы имеют тот или иной интерес в России и особо не мыслит себя без нее. Чеченцы не только не могут ненавидеть Россию — они любят ее! Было бы, наверное, даже неестественно, если бы, после хорошего или плохого совместного жития на протяжении целого исторического периода, такого не было. Здесь переплетены судьбы. Многие сторонники национального суверенитета имеют в Москве свои квартиры, фирмы. Многие члены правительства Дудаева «эмигрировали» сегодня… в Москву. Туда же должны податься и члены нынешнего. Сам Дудаев женат на русской, его дети имеют, наверное, русских теток, дядей, двоюродных… троюродных… Здесь все очень сложно… Никто не прочитал больше русской литературы, десятки тысяч чеченцев служило в российской армии, немалое число служит… Любой чеченец, даже тот, кто драться полезет, если ему сказать, что он человек русской культуры, объективно в чем-то ей принадлежит. Ни один чеченец, как бы ни конфликтовал с московским чиновником и российским президентом, не может уже чувствовать Россию чужой для себя страной.

…Да, чеченцы были разделены на сторонников отделения и противников этого. Но сторонники Москвы были, наверное, не за то, чтоб в Чечне хозяйничали московские чиновники, а противники не имели ввиду строительство бетонной стены между Россией и Чечней.

…Когда шла русско-кавказская война прошлого века, для чеченцев реальная Россия простиралось до Астрахани. Они слышали, конечно, о Санкт-Петербурге и о «белом царе», но во многом это было нечто равное сказаниям о библейском фараоне и его царстве. А реальный конец русско-кавказской войны виделся в походах на Моздок и Кизляр. Плененный Шамиль, по пути в Петербург, проезжая бескрайние просторы, был, говорят, удивлен громадностью России и сказал: «Знал бы, что она такая большая, не стал бы с ней воевать». У чеченцев не было внешней национальной политики, она заменялась национальным поведением. Это поведение исходило из национальной морали и общекавказских этических норм. Для внутрикавказских отношений этого было достаточно, но когда началась экспансия на Кавказ внешних сил, с иными этическими нормами, отсутствие политики обернулось трагедией.

Российское общество раздражало появление чеченцев на общественной сцене страны. Мифические миллионы, якобы попадавшие в руки оборотистых ребят этой национальности, или нарочито преуспевающий вид чеченца, который он способен напустить на себя, не имея при этом в кармане ни гроша, раздражали. Поступок каждого чеченца, или любого, кто называл себя таковым, тут же прикладывался ко всей нации. Слово «чечен» стало нарицательным, Все, кто грабил Россию и переправлял миллионы в заграницу, уловили эти нюансы и избрали громоотводом именно чеченцев.

Образ Дудаева — фанатика создавали искусственно. Для подтверждения этого образа они и провоцировали последнего на разные заявления. А ведь речь шла о человеке, генерале, которому в свое время само Политбюро доверило дивизию авиации стратегического назначения, начиненной таким количеством ядерных бомб, которыми предполагалось разнести в клочки всю Европу.

Многие черты характера делают Дудаева популярным. В нем ощущается изначально заложенная трагичность. Он способен совершать поступки, которые не всякий совершит, но его трудно назвать политиком в общепринятом смысле. Это признается и его близкими. Конечно, он владеет множеством приемов, знает слабости многих московских политиков, но он психологически уязвим, внутренне разочарован и при обстоятельствах, требующих глубоких политических размышлений, холодных расчетов, многократных взвешиваний, поддается эмоциям и часто поддается влияниям неумных и недобросовестных советников. Но он настойчив в своей трагичности и будет до конца играть свою историческую роль.

…Помнится, еще пацаном слышал, как сидели взрослые и рассказывали всякие небылицы, правда, у них они были как бы «былицами».

Шел как-то один муж по безлюдным местам. Неожиданно на пути его возникла красивая поляна и народу на ней собралось много — все нарядные, веселые. Подходит он и видит: свадьбу играют. Его заметили сразу, дорогим гостем назвали, на самое почетное место усадили. Место такое мягкое — усталость слетела мигом. Ухаживают за ним, танцевать приглашают. Отплясал он лезгинку и сел. И видя, как лихо пляшет уже другой джигит, решил, по горскому обычаю, сделать ему салют из кремневого пистолета. Какая пляска у горцев без стрельбы! А рядом сидящий заметил его порыв и говорит: — «Нет, нет, нельзя!» Старики запретили нам стрелять. — !Ладно, говорит он, — не буду, если старики запретили». Праздник в разгаре, напитки подносят ему чудесные, настроение подымается с каждой чаркой и чувствует он себя лучше некуда. Опять пляшут джигиты — не сдержался он, быстро, чтобы сосед не заметил и не успел ему что-нибудь сказать, выхватил пистолет — бах!… и обнаружил себя в темноте — сидящим на куче навоза. Напиток, которым его угощали, оказался… скотской мочой. Понял человек, что попал на свадьбу джинов, которые исчезли от выстрела — те вроде бы выстрелов боятся. Прочитал он тут соответствующие заклинания и пошел дальше. В этом адском пекле, разгуле джинов, вдруг возникает надежда, что все это не по настоящему, а какое-то наваждение, мираж, дьявольское представление, надо выстрелить и все исчезнет, да и не из чего. И что может человек, никогда не стрелявший в человека, на чьей совести лишь единицы убитых тараканов, назойливых мух и несколько зарезанных кур? Да и реальность все это, и от одного выстрела, ничего не изменится, ведь стрельба идет из десятков тысяч автоматов, пулеметов, гранатометов, танков, пушек, «градов», «ураганов». Тут не выстрел требуется, а кусок тишины, чтобы заткнуть эти дула.

Не пребывай там, где люди ссорятся, — советовал мудрец, только не указал такое место…

Сильная стрельба шла в центре, а сейчас перемещается в нашу сторону. Мы живем метрах в трехстах выше Старопромысловского шоссе. Крепко бьют, пойти посмотреть? Уже темно, надо одеться…

…В поисках компота нашел в подвале банку домашнего вина. Эксперимент по его изготовлению проводил сам, года два назад. По запаху определил, что это уже уксус. Тут же вылил эту гадость… Когда были студентами, как-то земляк Муса, с факультета журналистики, привез из дома банку изумительного вина. Попробовали его и поняли что такое вино, описываемое в старых романах. Изготовлено оно было, как пояснил Муса, его соседом в Грозном, старым казаком. Старик угостил его за писание жалоб под свою диктовку. До сих пор задаешься вопросом: почему старик, вместо жалоб, не направлял по инстанциям бутылочку- другую своего изделия? Сразу бы забрали готовить его для членов Политбюро…

…Сегодня не писал. Сделав домашние дела, ходил вниз, посмотреть, нет ли сигарет. Жители пятиэтажек все на улице, топят свои импровизированные печи — готовят. Много детей. Подошел к толпе. Раздавали гуманитарную помощь: рис в пакетах. Выяснилось, что помощь не российская, а дудаевская. Говорят, разбили замки мясокомбината и люди таскают мясо тушами. Из домов, где отсутствуют хозяева, тоже таскают. Там внизу, подошел к двум женщинам, с которыми была бледная девочка пяти-шести лет. Стало жалко ребенка и предложил им прийти за молоком. Спросили: «Сколько стоит?» Ответил, что не продаю, а дам девочке. Говорят: «Шутите, дедушка?» Хотя у меня борода солидная, на «дедушку», конечно, обижаюсь. Пришли через полчаса. Наполнил их банки и еще немного осталось. Сказал, что можно приходить через день.

Батарейки в приемнике сели, ничего не ловится, лишь эфир слабо пищит…

…Огонь притих. Такое впечатление, что дворец взяли или превратили в груду строительного мусора. На той стороне огромное зарево. Центр горит. Очевидец поведал, что прибывает все больше войск и техники. Видимо, поняли, что воевать придется долго и происходящее лишь прелюдия…

По пути к пятиэтажкам, встретил троюродного брата, по матери, Яраги. Кто-то меня окликнул — обернувшись не сразу его узнал. Они живут на две улицы выше. Обросший густой черной бородой, с автоматом. Рассказал, что в центре солдаты стреляют куда попало, не прицельно, обстреливают и дворец, но не прямой наводкой, все вокруг уже заняли. У защитников нет тяжелого оружия, чтобы ответить. Ополченцы находятся в подъездах, вестибюлях, подвальных этажах, их довольно много и настроены решительно, паники и в помине нет. Он выбрался оттуда вчера, переночевал дома и идет обратно. Понял, что там есть какие-то лазейки, можно уходить и возвращаться. Яраги сказал, что это трудно, но можно. Он рисковал, чтоб показаться больному отцу. Яраги еще молод, не женат, сын очень трудолюбивого и религиозного старика, который всю жизнь горбатился рабочим на металлскладе и теперь больной. Сильный был. Помню, как в Казахстане поднимал двухсоткилограммовую бочку с горючим и кидал на подводу. Никогда не крал и вырастил кучу детей. Старший, Висади дома, с отцом. У них тоже скотина и овцы.

…По улице, на мотоцикле, проехали трое ребят. Примостили в люльке большой пулемет, снятый с танка. Этот пулемет просто так не работает, к нему требуется какое-то питание, некая электроника. Но коль возят — значит, приспособили, чтобы стрелял…

Рассказывают, что в районе села Алхазурово сбросили десант и его взяли в плен… Двое из села пошли охотиться и не возвратились. Родственники стали их искать, но найти не смогли. На следующий день искать пошло больше людей, тридцать семь человек. Ходили по лесу, пока по ним не открыли огонь. Но они не растерялись и стали кричать: «…окружай… ни одного не выпускай… давай сюда миномет… поставь там пулемет…» и прочее, будто из фильма «А зори здесь тихие»… Вскоре с той стороны кто-то стал кричать на родном языке. Они узнали голос одного из двух пропавших. Тот передал, что военные хотят вести с ними переговоры. А эти блефуют: никаких переговоров — не сдадутся — уничтожим, сдадутся — будут жить. Тогда десантники стали вести переговоры о сдаче в плен… Сдались пятьдесят человек, вооруженных самым современным оружием. Когда командир увидел, кому сдался, говорят, сел и заплакал… «Чеченский телефон» работает бесперебойно. Конечно, и сплетни всякие разносит, но и достоверные вести попадаются..

…У пятиэтажек все так же. Мужчины ходят с рогатками. Сперва не мог понять, что за детское баловство, а потом, увидев, как один выстрелил из своего оружия в голубя, севшего на карниз дома, сообразил — охотятся.

…Конечно, никто не захочет поставить такую «мелочь», как русско-чеченская война, на уровень своих глобальных интересов. У многих главная проблема — сама Россия, а Чечня уж проблема той. Портить процесс разложения «Империи зла» в своем соку из-за миллиона жизней каких-то кавказских «индейцев» кому выгодно? Почему бы не дать России возможность побомбить саму себя!

Вертолеты летают над нами, кажется, за нас взялись вплотную. Будут поселок обрабатывать снарядами или эти случайные? Больше не стреляют, надо на разведку сходить и скотину выгнать — пусть ищет себе воду. В центре стреляют меньше… Начали опять долбить его — не успеешь предложение записать — ситуация меняется. Не надо было этот злополучный центр и упоминать. Может там, в основном, решили задачу — сегодня вроде суббота — день штурма… Истребители пошли… Долбежка началась с прежней силой, подумал, было… И минуты не прошло, не успел записать, все по новой… Вчера ночью забрался на крышу и долго оглядывался, так сказать, производил рекогносцировку. Внизу, где аэропорт, совхоз «60 лет Октября», наши сады, слышен рев танков, видно, прогревают. Центр горит — все цвета радуги. Особенно хорошо видно ночью, зарево уходит ввысь, будто солнце закатывается в середине неба… Опять в наши края… Считаю выстрелы… Не успеваешь записывать и считать… Теперь «град» — по центру… А это в нашу сторону… Давай, мать твою!… Прерываю… там посмотрим…

Отмыть бы ноги, стыд, если убьют и кто-нибудь увидит такие конечности. Да еще на правой, на безымянном пальце, костная мозоль появилась, прикоснуться нельзя. Нет, не стоит описывать ноги. Это может оказаться самым выразительным местом во всех записях…

…Сегодня день приключений. Если они повторятся — писанине конец, наверняка. Так как вода полностью вышла, уже не первый день, отвязал скотину и пустил поискать себе где-нибудь лужицы, такие встречаются иногда, но очень мутные, если коснуться — сплошная грязь. Скотина начала сходить с ума — запрыгала, забрыкалась и разбежалась. С трудом ее собрал и пустил к сену, которое на улице и огорожено сетчатым забором. Что они делали! Рвали, метали, топтали! Я пришел в ужас — вели себя так, будто не кормлю их два раза в день. Обиделся, разозлился, высказал им все, что думаю о них и обо всем этом, а им все равно. Тогда с отчаяния присел там и закурил. Тут подошел Супьян, он у нас сторож на садах и заодно председатель садоводческого товарищества, словом, главный. Пришел просить пшеницу для кур. У него есть мотороллер, но был без него. Он собрался уходить, у него тоже скотина, да еще через стрельбу надо пробираться, а время к вечеру. И тут как шарахнет-шарахнет над нами и вокруг. Супьян заскочил во двор первым, я, сидевший на скамейке, немного замешкался, но тоже рванул вслед. Осколки сыпались дождем, но ни один нас не задел и мы были этим удивлены. Смотрю на Супьяна — весь бледный и сам, наверное, был такой же, но все же пытался улыбнуться, спустить это дело на шутке, но ему было не до этого. Покурили, сидя на корточках, в котельной, войти в дом он отказался. Только он встал, чтобы уйти, как еще раза три шарахнуло. Опять покурили. Все же уговорил его войти во времянку и угостил чаем. Больше не стреляли, и Супьян ушел… Скотина за это время ушла неизвестно куда. Смотрю, в нашем закоулке столько осколков, что ими можно батальон уложить, а в нас ни один из них не попал, хотя находились мы просто под ними! Думал, что они алюминиевые, куда там, такие крепкие, что не согнешь, длинные такие, на одном сохранилась даже маркировка и остатки резьбы. Стал собирать их, но перестал — слишком много. Пошел искать скотину и вижу — прямо на обочине дороги небольшая труба лежит. Пригляделся, а это снаряд или ракета вертолетная, размером с футляр, в который складывают чертежи. На хвосте этой штуки какие-то трубочки со следами горения, видимо, сопла, в них можно было засунуть палец, кажется отверстий было шесть. Этот снаряд не разорвался. Прямо перед гаражом Магомедсани взорвались два таких. Это через несколько домов. Они в бегах. По улице валяется много веток деревьев, скошенных снарядами, как трава… На той улице загорелся дом. Перед домом Магомедсани растет большой абрикос. Он весь изрешечен и проглядывается насквозь. Скотину искал долго, нигде не мог найти — след простыл. Пришлось вернуться и начать поиски заново, уже по следам. Они повели туда, куда обычно мы гнали их пасти. А там постоянно идет перестрелка. Говорят, снайпера воюют и убивают каждого, кто там появляется. Все же пошел туда, но без особого энтузиазма. Иду и побаиваюсь. Вокруг не души, будто все вымерло. Дошел до верха холма, где стоят недостроенные коттеджи, их там штук двадцать. Многие разрушены, крыши превращены в абстрактные картины. Стрельба идет, но свист пуль, правда, не слышен, что несколько утешает. Перестрелка идет между Карпинским курганом и холмом, который метрах в трехстах. Постоял за коттеджем, наблюдая это дело, думая, двигаться дальше или нет? Набрался-таки решимости и двинулся — вышел на открытое со всех сторон место. Стрельба слышалось отчетливей и ощущения были, будто пули летят поверх головы. Сделал еще шагов двадцать-тридцать. Вдруг рядом взлетела земля. Здесь раньше коммуникации собирались проложить к строящимся коттеджам и прорыли канаву, сразу запрыгнул в нее и выкурил сигарету, не высовывая носа. Потом надоело. До ближайшего коттеджа было метров 25-30, теперь это расстояние представлялось, конечно, в километрах. Рванул оттуда со второй космической скоростью и через сто лет бега оказался за стеной коттеджа. Перевел дух и пошел домой… Скотины не видно, и думаю, что делать, покоя же все равно нет? Разозлился и пошел обратно туда, откуда вернулся. Идти все по грязи. Шел уже не пригибаясь. Добрался до канавы где недавно прятался, перепрыгнул ее и пошел к месту, откуда видна вся ложбина. Стрельба идет по-прежнему. Скотины моей в ложбине нету. Не знаю почему, но рядом нигде земля не взлетала. Может в бинокль рассмотрели, что безоружный или вообще не заметили. Вернулся домой злой пуще прежнего. Смотрю, на металлических дверях помещения, где содержится скотина замок повешен, открываю — скотина там… Оказывается , Якуб, сосед, что живет несколько наискось от нас, встретил моих животных на другой стороне, когда шел снизу, и загнал. Якуб сын Хусейна. Его домашние уехали, а он остался. Скотины у них нет. Убедился, что я плохой следопыт. Привязал беглецов и в наказание кормить не стал. Зачем, когда они сегодня съели в три раза больше сена, чем обычно и еще ведро пшеницы, что баранам поставил? Я из-за них под пули хожу, а они ведут себя, как им и положено, по-скотски… Вот спасу скотину от войны и никогда в жизни больше держать не буду.

Каждый день рядом кого-то убивают. Сегодня утром сильно били по пятиэтажкам. Вспоминаешь тех, кто был там на улице и готовил еду… О девочке, которой молоко дал… А вдруг все их «печи» разнесло… Хоронить негде — к могилам не добраться. Те, кто внизу, хоронят вдоль железнодорожного полотна, за металлскладом много холмиков… на нашей стороне — во дворе школы. Хоронить-то и не хоронят, а слегка прикапывают. И солдат троих, что лежали у поста ГАИ, там же и прикопали. Не узнают родители, где сыновья присыпаны.

Нужно ли сегодняшнему человеку хранить в памяти сонеты Шекспира, эпиграммы Бернса, басни Эзопа, кое-что из Ювенала, Вергилия, Данте? Читать Адама Смита? «Войну и мир»?.. Ни к чему все это. Каждый современный человек должен превратиться в «спецназовца», «командос», «Рембо», заучить назубок способы выживания: как достать воду, хлеб, дрова, печь лепешку, доить коров…

…Ходим с Барсиком по двору, изредка перекидываясь разным, что приходит в головы, а больше жалуясь — один на собачью жизнь, другой на человечью. На вопрос, что самое тяжелое в их собачьей жизни, он отвечает: » Дружба с человеком». Меня это задевает и говорю, что в таком случае у нее есть право на «суверенитет» — покинуть человека. Тогда он пускается в исторический экскурс, говорит, что дружба с человеком оторвала собаку от природы, изначальной жизни — теперь ей трудно вернуться на многие тысячи лет назад, хотя некоторые, пытаясь сделать это, и уходят, предпочитая бродяжничать на стороне, чем жить с человеком. Ведь в те времена, когда человек пригласил собаку в свою пещеру и предложил дружбу, он был другим — жаловался на свою беспомощность и собаке стало его жалко. Она помогла ему выжить. Но выжив, он стал нападать на такого же, как и сам, заставлять собаку кусать человека — сделал из нее друга, чтоб сделать врагом другого. Возразить ему особо нечем. Потом начинаю оправдываться, рассказывать о причинах… трудностях… проблемах человека… Барсик хотя и слушает, но видно, что говорю неубедительно.

…Надо с утра записать сон. Приснилось, что солдаты взяли дом, поселились в нем и поставили все верх дном. Расставили койки, все взяли в руки по книге и читают. Смотрю, у всех на руках почему-то Купер. Не знаю, почему именно он, ведь и не вспоминал о нем, и читал сто лет назад… Они загибали листы, портили переплеты, я с ними ругался. А один, вижу, внимательно читает записи. Говорю ему, а это оставь, здесь очень неразборчиво, лучше книгу почитай, как и другие. А он — нет, я историк, хочу вникнуть, а книгу сам почитай, — и по листочкам разбирает тетрадь. Листы гнутые, с какими-то большими буквами, хотя у меня почерк мелкий… Тут как всегда проснулся на самом интересном месте. В течение дня, наверное, выяснится, что сие означает. Может в поселке появятся солдаты? Говорят, что уже близко подошли…

Поставил на печь кастрюлю со снегом. Почувствовав голод, решил сделать яичницу. Только начал помешивать яйца на сковородке — тут и ударило, загрохотало, завизжало — оконная рама с треском влетела в комнату, вместе с ней и обломанная ветка айвы, осколки свистели в комнате, будто шпана на улице, угодили в печь, кирпичи стали разлетаться тоже осколками. Машинально опрокинулся, накрылся матрацем, валявшимся тут же. По нему что-то царапалось, втыкалось, но не высовывался и провел под ним вечность . Осмотрел матрац — из него торчали клоки ваты… и семь мелких осколков. Стекло керосиновой лампы разбито вдребезги. Кастрюля на старом серванте получила вмятину. Разбросало кучу книг из того же серванта. Это был налет вертолетов. Вчерашний был не таким жутким, хотя вчера и казался таковым. Они третий день бьют именно по нашему кварталу, а точнее по нескольким улицам. Смысл данной акции не понятен… Когда на расслабленных ногах вышел во двор, кругом был ужас! Целый снаряд, уткнувшись в землю, лежит во дворе, в двух метрах от окна комнаты, в которой спишь, делаешь записи. Крыша сарая пробита, окна — вдребезги, с улицы пробита стена. В комнату, где книги, не стал и заходить. Слава богу, крыша дома цела. Скотина жива. Долго не мог понять где Барсик. Искал и искал его, но ни живым, ни мертвым не нашел. Отчаявшись, вернулся в комнату и, как обычно, устроившись на углу топчана, стал делать эти записи. Как-то случайно взгляд попал под сервант, который стоит почти напротив места, где сижу, и увидел две светящиеся точки. После долгих соображений понял, что это глаза Барсика… Выйти из своего убежища он ни за что не согласился и находился там несколько часов. Буквально, минут двадцать назад, с трудом вытащил его и выпроводил на улицу. Сейчас пишу и слышу его непрерывное тявканье… Яичница сгорела — в сковородке черная копоть, ну и пусть, есть и не хочется. Из печки выпали горящие поленья — сгорела часть козьей шкуры, что была постлана рядом. Матрац, что лежит здесь со времен, когда мать была дома, служил мне на полу подушкой, а теперь, по совместительству и бронежилетом. Вся улица в ямах, от разрывов, там еще три неразорвавшихся снаряда — благословен брак оружейников! У Якуба снаряд снес крышу дома, а затем уткнулся носом в пол. И представлять не хочется, что было бы, если б взорвался! Окна разбиты у всех домов по улице. На несколько домов дальше от Якуба живет Салавди, тихий, безобидный и бедный человек. У Салавди пробило снарядом стену, пролетев сквозь старый диван, на котором тот спит, снаряд пробил дверь комнаты, буфет, и ушел в пол. другой — во дворе — ушел в землю, прямо по стене вылитого бетонного фундамента. Слава Всевышнему, что они не взорвались! Будем надеяться, что и не взорвутся. Разбило дом соседа с той стороны, по улице Шекспира, но туда не ходил.

Что-то не пришли сегодня две женщины за молоком. Будем считать, что постеснялись…

…Почему-то, вспомнился Никита Сергеевич Хрущев, долго думал о нем. С его именем чеченцы связывают возвращение на родину… Когда стал помощником Завгаева, подал идею поставить Хрущеву памятник в Грозном. Завгаеву идея понравилась. Съездил в Москву, встретился с сыном Никиты Сергеевича — Сергеем Никитичем. Ему тоже идея понравилась. Договорились и со скульпторами — отцом и сыном, фамилию, которых запамятовал… Сергей Никитич был поразительно похож на отца, разве что выше ростом. Но последовавшие события похоронили идею. Нет, и не поэтому поводу вспомнился Никита Сергеевич, а по какому-то другому. Странно, целый час думаешь о человеке и не можешь вспомнить, почему вдруг всплыл в памяти.

…Кажется, опять где-то склад разбили. Целый день мародеры возят на мотоциклах, мотороллерах, машинах, автобусах то муку, то какие-то мешки.

Народ говорит, что война затянется надолго, он такие вещи чувствует. Одни говорят, что сын Дудаева погиб, другие — что это специально запущенная дезинформация и сына президент отправил к родственникам матери. По некоторым данным, источник которых не обязательно и называть, сын президента жив… И слава Богу, пусть будут живы сыновья всех отцов и матерей…

Свист своей пули, говорят, никогда не услышишь…

…Деревья по улице изранены. Их разбудили от зимней спячки и расстреляли. В соседский орех, который похож на женщину, поставленную с ног на голову, снаряд врезался именно в то место, которое и делало его похожим на женщину. Такое полотно мог написать Сальвадор Дали.

…Есть у чеченцев и такое, бытующее с давних времен, предсказание, что придет день, когда на небе одновременно засветят два солнца. Это будет страшный день. Помнится, и по этому предсказанию спорил с отцом, что такого никогда не может быть. Теперь не стал бы. Сегодня и ученые говорят, что одна солнечная система вполне может «сесть» на другую… Невольно чувствуешь, как все это произойдет и думаешь: уж до колоний и войн ли человечеству? Что тут шуметь об опасности развала некой «единой», когда стоишь на пороге развала единой солнечной… «…и откроются небеса…»

…Об этой войне будет написано много «исследований». На «русско-чеченских отношениях» и «русско-чеченской войне» разживутся не только чиновники и генералы, но заработает на хлеб чуть ли не полк ученых, писателей, фантастов, тружеников детективного жанра. Появится множество «экспертов» по вопросам Чечни, Северного Кавказа. Многие, должно быть, уже копаются в истории войны ХIХ века, освежают знания, ищут ответы, задаются вопросами, что за народ эти чеченцы, чем все это кончится для них, и вообще?

…Суетясь под осколками и прочей ерундой, размышляя о том, о сем, почему-то сделал вывод, что «Война и мир» — дворянский роман. Написавший его был патриотом дворянства. Толстого люблю, но что ни придет в голову под этой канонадой.

Как-то, в советские годы, по вестибюлю Дома печати плелась старая, скомканная годами женщина — настолько сухая, что, казалось, в ней совсем нет веса — не идет, а ее несет длинное старомодное платье, из под которого обувь была почти не видна. Выглядела она старой интеллигенткой, и почему-то напоминала эсерку. Мы стояли там с нашим старым поэтом Сулаевым Магомедом. Заметив, что старушка привлекла мое внимание, он рассказал, по «большому секрету», странную историю или скорей легенду, о которой велел помалкивать. Известно, что Толстой, в бытность свою офицером, некоторое время служил в Чечне и у него был кунак из чеченцев по имени Садо Мисербиев. Эта дружба в истории известна, как и сабля, которую Толстой подарил своему кунаку. Она хранилась в музее, сегодня, наверное, украли. Понравилась в те времена Толстому одна очень красивая чеченская девушка. Понравилась не то слово, влюбился до отчаяния. С этого отчаяния и поведал о своих чувствах кунаку. Тот выслушал и сказал: «Хочешь, убью любого твоего врага, а тут помочь не могу». А влюбленный все ходил около родника, будто бы прогуливаясь, любуясь девушкой, которая ему, офицеру, русскому графу, была совершенно недоступна и, естественно, не знала ни одного русского слова. Время шло, видит кунак, что у Толстого любовь не мимолетная, никак не проходит, и тоже переживает, что ничем не может помочь ему. Стали они думать и надумали послать к отцу девушки человека, чтобы уговорить его выдать дочь замуж за офицера. Уговорили пойти с этой миссией дядю друга, весьма почтенного человека. Тот, очень неохотно, заранее зная, что ему ответят, пошел, так как другу племянника никак не откажешь. Выслушал отец девушки посланца и сказал: «Плохо пришел ты в мой двор, если бы это был не ты, столь всеми нами уважаемый, я отрезал бы тебе голову тупым кинжалом и бросил собакам за то, что ты, чеченец, пришел ко мне, к такому же чеченцу, как сам, просить дочь за необрезанного гяура». Тот сконфуженно покинул двор этого человека и, вернувшись доложил ответ… Время уходило, а любовь уходить отказывалась. Думали-думали друзья и решили, что Лави, так звали Толстого чеченцы, при трех свидетелях произнесет «формулу» — свидетельство принятия веры, после чего ему сделают обрезание. Тайно от начальства так и сделали. Само обрезание полностью совершено не было, был сделан надрез на плоти и пущено немного крови. (Достаточно пустить три капли крови. Про таких говорят, что обрезание им совершено во чреве матери, ангелами.) После таких обстоятельств, через некоторое время удалось уговорить и отца девушки. Опять же тайно от начальства, был совершен обряд бракосочетания Лави с той девушкой. Звали ее Заза — «цветение». Лави уехал из Чечни, когда Заза была беременна. С собой он ее не взял, а обещал, что пришлет за ней оказию и его чеченский кунак привезет ее к нему. Уезжая, оставил ей много золотых и серебряных монет, накупил ткани и других вещей… но транспорт и людей не прислал. Заза родила двойню — двух девочек. Замуж она не выходила и всю жизнь ждала Лави… Две девочки выросли красавицами. Одна вышла замуж за богатого кумыка, а судьбу другой рассказчик не знал. Словом, получалось, что привлекшая внимание старушка была правнучкой… автора «Войны и мира»! На сомнения по поводу услышанного, собеседник сказал, что эта история известна и «наверху», но там не желают, чтобы она получила огласку. Не помню год, когда этот разговор происходил, но точно помню, что это было летом, как раз в те дни, когда Советский Союз сбил корейский «Боинг». Позже, когда Магомед лежал в больнице, и я его наведал, он эту историю подтвердил…

Становится холодней, а дрова снова кончились. Все думаешь: что бы добыть для топки? Конечно, не книги. Где-то снова бомбанули. Холодно, леденит колени. Боишься, что не разогнешься. Пребываешь в такой искореженной позе — никогда не думалось о возможности писать при такой конфигурации тела. Было тепло — газ, вода, свет — ничего не писал и вообще зарекся было это делать, а тут вздумалось. Под холод вспоминается: в Казахстане, в какое-то число ноября выпал первый снег и в этот день был босым. Это было около правления колхоза. Уцепился за «полуторку», ехавшую в нашу сторону. Тепло одетые русские парни и девушки, смеялись, глядя на мои босые ноги. Гордо пытался делать вид, что мне не холодно.

В самолете, что сейчас пролетел, оставляя дрожь во всем квартале, тоже сидит человек, желающий, чтоб к нему хорошо относились — улыбались при встрече. Своим полетам над мирным перепуганным кварталом у него есть объяснение, а может и не хочет бомбить, но «куда денешься», говорит он сам себе. Романтичным юношей поступил в летное училище, не окончив — женился, едва окончил — родился ребенок, а его направили куда-то в глушь отечества, патриотом которого себя чувствовал. Приютили их в какой-то гарнизонной комнатушке. Денег, конечно, не было. Вдруг повезло — послали тайком бомбить Азербайджан, со стороны Армении — привез немного денег. Но они быстро кончились — жена себе кое-что купила, дочке, что уже подросла и должна в этом году пойти в школу, часть пропили, и ему на куртку, конечно, не хватило… Затем послали в Абхазию, но и те деньги ушли вслед первым…Тут предложили в Таджикистан. Обрадовался, что на этот раз купит себе куртку и приличный гражданский костюм, но не вышло — наверху это дело отменили. Теперь вот, Чечня. За каждый вылет хорошо платят, во всяком случае, обещали, а по мирным людям он не бомбит. Ему дают координаты по ним он и бомбит. Точно не точно, это уж как получится… У него тоже семья… Закончится эта заваруха, получит он свои деньги, квартиру…, улыбаться станет — настроение появится людское, дочку будет целовать, а та спрашивать: «Па, страшно было воевать с чеченами? Они злые, да, Па? А у них бывают дети?».

…Дела свои надо делить поровну: на приятные и неприятные. Начинать следует с неприятного, заканчивать — приятным. Любое дело гораздо легче, если по его завершении ожидаешь какое-нибудь вознаграждение. Эти ощущения помогают двигаться. Говоришь себе: иди наполни большую кастрюлю снегом и поставь на печь, и пока снег будет » вариться», пойдешь искать яйца, которые куры откладывают, куда вздумается, найдешь несколько штук — будет приятно. Или, поищи дрова — печь растопится, вода нагреется — можешь взять немного и умыться — приятно. Предвкушая теплое прикосновение воды к заросшему лицу, идешь искать дрова, что-то находишь — настроение другое. Если бы не было этого соблазна, поиск дров стало бы нудным и нервным занятием, скорее всего и безуспешным. «Натаскай заранее скотине сено, а потом, разлегшись в тепле, выкуришь сигарету. Сделай то-то — достанешь себе банку компота… Приберись в комнате — приготовишь яичницу сразу из двух яиц» — все это из того материально-психологического стимулирования, которым занимаешься сам с собой…

Кажется, кот, впервые за несколько лет, приступил к штатным обязанностям. К этому его побудило, видимо, скромное меню нашего общего стола, от которого после различных дележек между мною, Барсиком и им, последнему доставалось не так уж много. Помню, одно время он даже игнорировал наш стол. Обжора он порядочный, во всяком случае был таковым до войны. В настоящее время стал в два раза меньше прежних габаритов и от этого похожим на обыкновенного кота.

Самым вкусным напитком на свете был морс. Пил его раз в жизни, (потому, наверное, и самый). В Казахстане, маленьким мальчиком я потерялся. Через годы отец нашел меня на его другом краю… Мы долго ехали в поезде. Как-то один русский мужчина, случайно, защемил мне палец дверью вагона. Было больно. Мужчина тот очень расстроился и чувствовал себя виноватым. На остановке купил мне большую, перевязанную тонким шпагатом рыбу, как узнал уже через много лет — горячего копчения. Она была такой вкусной, что сколько ни ел после нее в жизни разных рыб, ее вкус так и сохранился во рту. Когда рыба кончилась, очень хотелось, чтобы дядя защемил мне еще один палец, для чего целый день вертелся у двери вагона. Когда в городе Семипалатинске сошли с поезда, отец купил стакан красного напитка, который назывался «морс». В периодической таблице вкусных вещей, которая стала складываться во мне после той рыбы, морс утвердился под №2. Мы уехали в глухое село. Никогда больше выпить морсу не пришлось.

…Известно, любимое дело кавказцев угощать, демонстрировать щедрость, возможности. Если таких возможностей нет, все равно, делает вид, что есть, а потом латает дыры в своем бюджете. Русские обычно в гости прихватывают бутылку. Для чеченца и ингуша приношение гостем бутылки неприемлемо. В былые времена у русских были почти такие же обычаи, что у кавказцев сегодня. Сегодняшний русский, в отличие от » домостроевского», может стать на сторону жены и восстать против родителей, а то и сдать немощных в богадельню. У них часто жена помыкает мужем. У чеченцев, скажем, несколько иначе. Родители у них святы, а жена, даже любимая и хорошая — человек со стороны. Русский может жить в квартире тещи, в качестве примака, чаще всего так и бывает. К чести русских женщин, тещу редко сдают в тот дом. Чеченец или аварец никогда не станет жить с тещей, будучи и бездомным босяком. «Я ворочал камни, но не нашел ничего столь тяжелого как зять, живущий в доме тестя», — сказал кто-то из древних, видимо, выходец из здешних краев. Это позор для мужчины и для рода, из которого он вышел. Большего оскорбления трудно придумать. Русский отдаст получку жене, припрятав себе на бутылку. Чеченка отдаст получку мужу. Муж возвратит ей ее получку, присовокупив к ней и свою. Чеченец, даже пьющий по черному, редко выпивает дома, разве что гости придут. Выпьет в ресторане, в кафе в престижном месте, в гостях — приличной компании, чтобы его видели и он видел. Выпьет умеренно. Среди них пьяница, общероссийского типа и масштаба, редкость, если такой есть, нет сомнения, — долго жил вне дома.

Сегодня встретился Николай, которому печь дал, сказал, что завтра нас будут бить пуще. Дал мне спички. Откуда-то тащил их на тележке, целый ящик. Воровство, видимо, будет продолжаться до тех пор, пока, как сказал Горький, кто-нибудь не украдет все… Сегодня ходил вниз за хлебом. Нарвался на полный его фургон-Москвич. Купил пять булок. Мелкие, но хорошо испеченные и не черные. Одну по дороге съел, несколько дней без хлеба жил. Попробовал сам испечь лепешку. Тесто вроде месил нормально, но результат вышел сырым и жестким одновременно. Съел обгорелые краешки, а остальное отдал Барсику.

Стрельба где-то рядом и лихорадочная. Пулеметы, автоматы, танки бьют без пауз, будто лает огромная свора собак. Вчера вертолеты били в районе завода «Электроприбор», что по нашему шоссе, к западу, в сторону Моздока…

…У чеченцев традиции давать детям имена народов. Герман — Германия, Япо — Япония, Зихи — адыгеец, Галго — ингуш, Арби — араб, Гумки — кумык, Турко — турок, Гюрже — грузин, Ного — ногаец, Геберто — кабардинец, Росе — Россия, Гирми — Крым, Миср — Египет и т. д. У чеченцев, безусловно, была богатая мифология, которая в целом потеряна и, видимо, давно. Ее, надо полагать, стерли тысячелетия и наслоившийся Ислам. Частицы древних мифов сохраняются у чеченцев в именах. Из восемнадцати имен предков, которых знаю, только у отца имя было мусульманское.

…Чеченцы исторически привыкли к разрушениям, выселениям, переселениям. Первый дом чеченец строит наспех, обычно без денег, из подручного материала, чтобы крыша над головой была. Потом присматривается к нему, замечает архитектурные неудачи. Поразмыслив, продает тому, кто нуждается в срочной крыше. Начинает строить другой. Новым он доволен, в нем учтены прежние недочеты и на первых порах ходит удовлетворенный, чувствуя себя гораздо значительней. Походит так и видит, что кто-то выстроил красивый дом, да еще большой такой, будто на весь род рассчитан. В нем предусмотрены совершенно неожиданные удобства, о которых он и не подозревал. Огорчается сильно, ходит некоторое время сам не свой, в собственный заходит, как в неволю. Вдруг, не спрашивая домочадцев, выводит мелом на воротах: «Дом продается». Покупатель появляется. Начинает строить новый. Днем и ночью будет работать — выстроит в рекордно короткие сроки, и пойдет к тому дому, который видел раньше, а там, глядишь, что-то пристроено — придет домой и начнет строить пристройку. Закончит — идет смотреть, а там уже навес, с комнатой в углу, вырос. Вернется, построит навес с двумя комнатами и снова — смотреть, а там еще…. а он еще … так всю жизнь и строит. В большом, главном доме обычно и не живет — он на всякий случай, когда беда или радость придут. Обитает в тех двух комнатках, которые пристроил к дому… В них и умрет. В большом доме похоронный обряд будут совершать или свадьбу сына, после которой и сын перейдет в те две комнаты. Чеченец, мечтающий построить самый большой в мире дом, при необходимости, может вырыть землянку и жить в ней, сколько надо, чтобы возводить мечту с нулевой отметки… Когда-то его идеалом были: черкеска из престижного материла, импортировавшегося из самого Ирана и называвшегося «исхар», ворсистая бурка, скатанная женщинами из Анди, папаха из бухарского каракуля, гнедой скакун, седло, сработанное шорниками черкесскими, и оружие, изготовленное лучшими мастерами: кинжал, шашка, кремневые пистолет, ружье — отделанные серебром. Недаром, в костюме чеченца любили щеголять русские генералы, даже цари. Разумеется, сегодня этот гардероб, соответствующе, перекроился…

…Сегодня армия нанесла еще один «стратегический» удар по Грозному — разрушила дом старшего брата Дудаева. Целый день его расстреливали, поджигали. Это в трех кварталах от нас, по прямой — в нескольких сотнях метрах. Дом свой тот построил, когда вкалывал рабочим на «Чермете», думать не думая, что у Чечни будет свой президент, а он его братом…

Стреляют уже близко и горит близко. Ждем — мы и наши дома. Все уже вкопались в подвалы, я держусь пока в своей комнатушке и слышно как снаряды шумят или шипят, перед тем как взорваться.

…Чеченцы в массе неприхотливы к еде. Главная трапеза у них ужин. Ужинали плотно. Напрочь игнорировали известный постулат: «ужин отдай врагу», разве, что могли поделиться с гостем. Если есть мясо — на ужин. Ужин — спокойная обстановка — впереди долгая ночь. Чеченцы не знали табака, водки, картошки, которые рыхлят, истощают, надрывают силу организма. У них, да и у всех народов Северного Кавказа, нет культа еды. Повседневной пищей чеченцев были: чурек из кукурузной муки, мамалыга, молоко во всех видах, особенно простокваша, творог, сыр, чеснок, лук, редька, фрукты, дикорастущие плоды, различные травы — приправы. В Чечне, в любое время года, что — нибудь съедобное растет. В первые морозы поспевает мушмула — дикорастущий плод размером с дикую грушу, очень сытный. Держится долго. В январе-феврале появляется черемша. Молодая крапива — важный компонент национального питания. В Чечне растут многие разновидности грибов, но чеченцы их не едят. Все они называются «собачьими невестами». Считается, что растут там, где мочилась собака. Отказались от их употребления в пищу, видимо, после случаев отравления. Раньше на зиму закладывали в деревянные кадки лесную грушу. Описанное национальное вполне спартанское, но оно делало чеченца работоспособным, выносливым, легким на подъем, поджарым, готовым всегда к какой-нибудь деятельности. Молочная и растительная пища всегда доминировала в рационе чеченца. Чисто чеченским изобретением был молокопровод. Скот держали в горах, а надои спускались в аул, по молокопроводу, сооружаемого из деревянных труб, которые назывались «апари». Важным «стратегическим» продуктом у чеченцев является толокно. Его готовят из жареной кукурузы, а до ее появления готовили из сушеной дикой груши, и сейчас изредка готовят. Собирающийся в дорогу или на войну, всегда брал собой толокно. Это исключительно питательный и целебный продукт. Проголодавшись в пути, человек мочил его водой и сытно обедал. Вторым «стратегическим» продуктом был соленый творог. Толокно и творог хранятся долго.

У чеченцев одинаково осуждалось, когда мужчина занимался женским, а женщина мужским делом. Если мужчина исполнял женскую работу — показывал этим, что заниматься мужской не способен. Если женщина занималась, имея мужа, мужским делом — как бы извещала всех, что ее муж не способен заниматься своими делами, что было для его престижа серьезным уроном.

Горные тропы, подъемы, спуски прекрасно тренируют человеческое тело. Среди чеченцев совсем не было толстых, обрюзглых. Чеченские женщины были как русские борзые, или, если надо сказать поэтичней, стройны как лани — быстры, легки, красивы. Жили чеченцы долго. Многие за сто лет. Лекарства изготавливали из трав и другого природного сырья . Широко применялись: раствор соли, как антисептик, молочная сыворотка, шерсть, курдюк и т. д. Зачем курдюк? Например, пробитую голову очищали от мелких осколков костей и закладывали это место соответствующе обработанным курдюком, пластинки из царского червонца закладывали в голову. (Это все я слышал от стариков, а детали, к сожалению, не знаю). И срасталось! Жил человек! Один старик показывал мне такую голову, свою, которую починил мой дед, (чеченцы не говорят вылечил, а — «починил», что на инвентарь, что на человека).

Чеченцы — самый многочисленный народ Северного Кавказа и то, что у них не было князей и прочих феодальных институтов, не свидетельство отсталости этого общества и господства в нем анархии. Конечно, среди них были состоятельные и богатые, но они никогда не были знатью, властью. Каждый был поборником равенства члена общества по отношению к другому. Всеобъемлющим институтом был адат — неписаное обычное право. Хотя оно было и неписаным, но его хорошо знали, главное подчинялись ему — непринужденно исполняли его установления. Чеченцы никогда не согласились бы жить по законам, навязанным одним человеком, какими бы качествами он ни обладал. Их психология требовала «коллективного Ликурга». Таковой был найден в лице «Мехка кхел». Этот институт был коллективным общественным органом, куда, по очень строгому отбору, входили честнейшие и мудрейшие старцы народа. Разумеется, избранные в этот орган не получали каких-либо материальных выгод — на них возлагалась лишь огромная ответственность.

«Мехке кхел» решал вопросы войны и мира, вводил нормы общественной морали. Эти нормы становились обязательными для всех, так как принимались почитаемыми людьми. Переступать общественное мнение не решался никто, и не от страха перед неким физическим наказанием, которое не предусматривалось ни одной нормой чеченского общества, а от смущения перед общественным порицанием. В чеченском обществе трудно или совсем невозможно избавиться от однажды полученной оценки личности. Она будет жить не только в современниках, но и передаваться поколениям. Чеченцы помнят предков до двадцать пятого колена, а помнить последних семерых должен и самый захудалый. Если несколько чеченцев встретятся и заведут беседу — главной темой будут рассказы о предках. И говорить о своих будете не вы, а присутствующие, которые не хуже вас знают их, а порою знают о них и то, что не знаете вы. Любого чеченца другой чеченец может упрекнуть поступком предка, совершенным полтора века назад и тому будет неловко за прапрапрапра…отца, в некоторых случаях этот упрек может перейти в серьезный инцидент — придется восстанавливать репутацию предка, так сказать, силовыми методами. Если потомок справится с этой задачей, далее упрекать его делами предка никто не станет. Беречь имя отца — беречь свое, которое должен передать сыну, а тот — своему. Обрыв в этой цепи — позор, самоказнь личности…

Но полностью за таких предков никогда так и не оправдаться. Помимо отрицательных и предосудительных качеств, ваши предки могли иметь какие-то причуды, человеческие слабости. За них вас тоже будут упрекать, но уже шутливо. Такого рода шутки самые частые и отвечают на них не обидой, а парируя ударами того же свойства, в адрес предков оппонента. И порою шутки бывают столь остры, что каждому приходится решать: обидеться или нет? Шутка и ирония — часть культуры. Чеченский язык способен в этом жанре на тончайшую вязь. Аварец имам Шамиль говорил, что шутит только на чеченском. Для чеченцев человек, говорящий необразно, без некоторой иронии и остроумной шутки, не интересен, какие бы истины не изрекал. Столь образный, выразительный язык должен был породить интереснейшую литературу. И породил бы, наверное.

Кровная месть, называющаяся у чеченцев «чIир», была исключительно важным институтом. Если бы не было кровной мести, не исключено, что чеченцы давно покончили бы сами с собой. Кровная месть была выражением инстинкта самосохранения народа, который отказался от государства как аппарата насилия и его правовых институтов, а вовсе не признаком дикости и отсталости в развитии. В силу наличия данного института в среде чеченцев убийств было мало. Оно было делом, несущим катастрофические последствия не только для совершившего его, но и для сородичей, из которых каждый мог быть убит по праву «чIир», особенно, если непосредственный виновник скрывался. Следует отметить, что за убийство женщины пострадавшие имели право убить двух мужчин.

В случаях убийства приходилось сниматься с места не только убийце, но и всем его родственникам, на которых могла пасть месть. Это называлось «лураволар», то есть скрываться от мести. Если родственник убил человека, то для его сородича проживание в ауле, на виду у кровников, было несоблюдением положенного приличия. Среди соседних народов много чеченцев, переселившихся из-за кровной мести и в настоящее время считающихся грузинами, кабардинцами, осетинами, казаками.

Все стали писать на воротах: «Проживают люди». Чтобы танки по домам не стреляли…

…Чеченцы любят состязания. Наверно, самое любимое дело чеченцев — стрельба в цель — снайпера по рождению. Состязания, демонстрация удали были у них издревле главным развлечением. Бороться, ломать на спор крепкие кости животных, поднимать тяжести попасть из лука в кружок женской серьги, завалить быка, укротить бешеного коня. В основном, состязания проводились среди родственников, внутри тейпа, так как потерпеть поражение от представителя другого тейпа было нежелательно — начатое как забава могло закончиться конфликтом. Были у чеченцев и свои общенациональные «олимпийские игры», проводившиеся на предгорной равнине, около аула Большие Атаги. В программе были скачки, стрельба, силовые виды. Например, стрельба из пистолета проводилась так. Выкапывалась лунка, в нее клалась двадцатикопеечная серебряная монета — «эппаза», и всадник на полном скаку должен был попасть в эту цель из пистолета, кремневого. Детей готовили к таким делам чуть ли не с пеленок. Когда ребенку исполнялось два-три года, его сажали на коня, водружали между рогами быка — чтоб не боялся. В детях воспитывалась выдержка и смелость. Например, после бритья головы у ребенка спрашивали: чем освежить голову, солью или маслом? Если тот, не дай Бог, говорил «маслом», над ним подтрунивали, говорили, что из него не получится мужчина, и тот, конечно, никогда больше не просил «масла», а терпел уже на свежебритой голове густой, жгучий раствор соли. И сегодня так. Поэтому среди чеченцев совсем не было облысевших. У каждого аула имеется место, считающееся жильем чертей и прочей нечисти. Обычно пацанов семи-восьми лет спрашивали: «ты трус?» Кто ответит «да»? Тогда предлагали пойти в указанное место и оставить там свою шапку. Тот, как бы ни боялся, шел, и клал, ибо знал, что над ним будут смеяться и взрослые, и сверстники, если побоится это сделать. После его возвращения, другого посылали за шапкой…

О корысти и неорганизованности у чеченцев есть свои исторические притчи — примеры-назидания. Как-то напали они на казачью станицу Петропавловскую и стали бить казаков. У тех дело туго, паника, отступили с позиций и не знают что делать. Послали за советом к старому казаку и рассказали ему, так, мол и так, бьют нас «гололобые». «А вы навстречу им скотину», — посоветовал бывалый казак. Те согнали станичный скот и — на позиции чеченцев. Те выскочили навстречу и давай хватать ее, делать метки: «это мой… этот тоже …». Казаки увидели такое дело, пришли в себя и перестреляли «маркировщиков»…

Своих нищих, попрошаек, бродяг в Чечне не было и быть не могло. У чеченца не бывало необходимости просить милостыню, так как он принадлежал определенному роду-племени и родичи никогда не позволяли собрату дойти до такого. Вряд ли можно придумать большее оскорбление для рода, чем упрек в том, что их человек побирается. Если родственник бедствовал, а такое случалось нередко: у человека мог пасть скот, сгореть дом , другие советовались между собой и делились с собратом тем, что у них есть. Наверное, тот, кто действительно хочет понять народ, высветить его нравственные качества, прежде всего должен присмотреться, как он относится к своим неимущим, обездоленным, сиротам. Если человек умрет и у него останутся дети, весь аул берет над ними опеку. Сироты — дети, лишившиеся отца, оставшимся без матери сочувствуют, но они не сироты. Наличие у детей матери, даже материально обеспеченной, не имеет особого значения — они сироты и им полагается доля от каждого родственника, односельчанина, чеченца. Каждый житель аула выделяет им все, что может. Раньше давали зерно, скотину, овцу, ягненка, козленка, курицу, индюшку… инвентарь. О том, чтобы кто-нибудь физически или материально обидел сироту, не могло быть и речи. Особое внимание уделялось больным и инвалидам. Им и сено накосят, дрова привезут, вспашут, посеют, пожнут, словом, сделают все, чтобы облегчить их проблемы, вернее, аул берет их на себя.

…Есть у чеченцев понятие: чеченство — «нохчолла» — является как бы критерием их определения и тоже входит в описанный нами «яхь». Тот, в ком обнаруживается несоответствие его нормам, не воспринимается чеченцем, какую бы генеалогическую схему не представил. К сожалению, на сегодня образовался довольно толстый слой тех, кого народ мысленно исключил из названного института. Называют их «пайда боцу х1уманаш», что в переводе: «люди, из которых нечего делать». Конечно, это мера общественного порицания, ведь никто не может отобрать у этих людей паспорта и выдать другие, в которых указано «нохчо вац» — «нечеченец «…

По настоянию соседей побрился. Удалил с лица джунгли трехмесячной вечности — из «дедушки» превратился в «молодого» худого дядю. На лице прибавилось морщин. Большими ножницами сам себя и обстриг. Стало легче. А ровно или не ровно, какая тут разница, хотя получилось не так уж и плохо. Говорят, бородатых хватают. Неудачно выразился сказавший «мои года — мое богатство»…

Вчера выглянуло солнце и с крыш начало капать. Подставил под драгоценные капли все, что есть в хозяйстве, вплоть до граненных стаканов. Зато напоил скотину и запасся водой на целую неделю! Жаль, что у нас только две бочки. В обед заскочил к Сапарби и выкурил сигарету. Угощал меня рассказами об амурных похождениях сорокалетней давности. Большой скабрезник, но что-то есть в нем и симпатичное. Минут за десять поведал, как он, (по его же выражению), «случался» в Казахстане, работая шофером, и несколько сальных анекдотов той эпохи. По его рассказам получается, что жил не в Казахстане, а в Содоме и Гоморре. Между прочим собирался сделать запись о крайне целомудренной жизни чеченцев в Казахстане, но он все испортил…

…Все на исходе. Корова, вот-вот, отелится. Каждое утро заходишь к ней со страхом и затаенной надеждой, что этот акт еще не свершился и видишь, что он может состояться в любую минуту. Даже ящика нет, чтоб уложить новорожденного. Со скотом ему будет холодно, могут и затоптать. Хотя бы дней десять подождала. Куры начали было нести яйца, но перестали. Пушки, что ли, мешают? Иногда настороженно поднимают головы на близкую стрельбу, а так без особой реакции. Может, они войны и не боятся? Вот Барсик — большой «пастор Шлак», сторонник мирных решений всех конфликтов и готов примкнуть к любому движению за мир…

Солдаты ходили по домам. Дугурхан вышла с кошкой на руках и тоже наблюдала эту величественную картину. Почему-то показалась похожей на Клеопатру, со змей на груди. Смотрелась символически, торжественно. Ниже, по улице Энтузиастов, взорвали три дома. Они горели и над поселком долго, коромыслом, висел дым. Говорят, что взрывают дома, в которых находят даже гильзу. И другие люди были на улице. Солдаты с танка держали всех нас под прицелом. В нашу сторону были направлены четыре автомата, один ручной пулемет и гранатомет… У меня была поставлена вариться тыква, найденная случайно в сарае, не совсем уже здоровая, и она стала гореть. В детстве варил тыкву много раз, в Казахстане она была главным лакомством, а теперь забыл — сперва налил много воды, потом слил ее и вот…

…Ходит бабка Совнаби и душу щиплет — причитает, что нет воды для скота. А у них девять голов. Мужу и ей за восемдесят. Живут по нашей улице, на несколько домов дальше от перекрестка. Сколько было воды, она споила. Снега нет. А муж не помощник, у него почти отнялись ноги. Жалко старушку… Женились они в 1937-ом. Сыновей у них нет. Одна дочь, замужем, и живет где-то далеко, в России. Ходит Совнаби по улице и вроде бы не человек, а куча тряпок, надетые одна на другую. Откуда-то из глубины этого хлама виднеется еще одна скомканная тряпочка, которая когда-то была лицом, может быть, даже красивым. Да, жалко, но не можешь свою воду отдать. У тебя такая же скотина. Дал ей палочку нашей сухой домашней колбасы и она ушла, угнетая бесконечными благодарностями. Раньше и не знал ее, но она говорит, что знает мою мать. Она ушла и как-то неловко, и помочь ей ничем не можешь…

Не выдержал и отнес им два ведра воды. Они были очень рады да и сам испытал облегчение, хотя и отобрал воду у своей живности. Сказали бы бедным людям сразу, что будем воевать, режьте или гоните скотину, куда хотите, и сами… куда хотите. У дома Совнаби, как и у всех наших домов, металлические ворота. Они как огромное решето — от осколочных пробоин. Сперва не совсем понял и глупо спросил, что это у них за ворота такие. Старушка стала мне показывать дыры от осколков в стенах и так ветхого дома, сарая, навеса, стойла скота. Ноги нескольких коров в осколочных ранах. Одна не может и встать. Они ее не прирезают — кожа да кости. Печка во времянке плохая, не греется, они топят во дворе и там же готовят. Муж Совнаби Сайдхамзат совсем сдал.

…Вспомнился случай в Казахстане. Был один молодой казах, звали его Бектимир. Он как-то сразу сдружился с чеченцами, сочувствовал им. Особенно сблизился с братьями Демхаевыми, из нашего аула. Видно, у него были большие способности, почти сразу научился говорить по-чеченски. Чеченцы были удивлены. Сам слышал как он хорошо говорил. Все его любили. И сегодня любят, часто вспоминают, говорят даже, что приезжал к Демхаевым после нашего возвращения с каторги. К сожалению, не видел его — не знал, что приехал. Знал бы, обязательно, увидел бы и в гости бы привез, если бы удалось. Но прославился Бектимир среди чеченцев не тем, что освоил их язык и хорошо к ним относился, а «строительством коммунизма». Весной, в посевную компанию, он, на специальной подводе возил из колхозных амбаров семенную пшеницу. Это было большое доверие — только коммунистам или, при нехватке таковых, лучшим комсомольцам. Бектимир, должно, был одним из них. Однажды он нагрузился в амбаре, который был на краю села, но поехал не в поле, а в ту часть села, где больше всего жило чеченцев. А чеченцы тогда как раз зубами от голода лязгали. Бектимир собрал «весь мир голодных…» и все зерно им раздал, приговаривая: «берите, берите, коммунизм пришел»! Чеченцы новому общественному строю обрадовались и быстро растащили зерно, реализуя постулат светлого будущего: каждому по потребности… Бектимира посадили. На процессе, рассказывали между собой взрослые, вел себя как герой и на главный вопрос обвинения: почему раздал зерно? Ответил: «Я — строитель коммунизма!» В село тогда наехал весь районный и областной НКВД и стал искать зерно у тех, кому удалось заглянуть в «завтра». Но те попрятали его, выкопав ямы прямо у себя на полу и обмазав их сверху — полы во всех домах были глиняные. И с тех пор Бектимир наш самый поминаемый национальный герой. Память о нем передается из поколения в поколение. Когда кто-нибудь в селе вдруг что-нибудь щедро раздает, спрашивают: «Бектимиром, что ли, стал?» Тогда еще чеченская самодеятельность не то песню, не то частушку сочинила: обещанное Ленининым привез Бектимир на подводе, и день один в коммунизме мы пожили… Хорошо звучала между прочим, подстрочный пересказ неуклюжий…

…Уроки выживания, полученные в Казахстане, оказывается еще живут нас. Когда пас сельское стадо, в напарники напрашивались голодные сверстники — пососать в поле коров. Забираешься под буренку, как теленок, берешь в рот сосок и — парное тепло растекается по голодному, истощенному телу. Было здорово. Процедура такая, что можно рекомендовать и сегодня. Самая ласковая корова была у старых учителей, по фамилии Рек. Звали ее «Шура», что на чеченском, буквально, «молоко», только оба слога безударные. Ели сусликов, воробьев, которых жарили на огне, разводимом тут же. Лично ни при каких обстоятельствах их не ел. Не мог.

…О пребывании в Казахстане внутри каждого — и у взрослых, и у тогдашних детей — отчеканен свой, нестирающийся символ, как у побывавших в концлагерях татуированный номер.

В те времена шел голодным по улице села. Была зима. От холода зашел в дом тети Маруси. Эта была хорошая тетя, которая сочувствовала чеченцам и пускала их в дом. Она дала мне кусочек черного хлеба. Шел с этим куском, зажатым в кулачок, домой. Но руке стало холодно и вместе с хлебом запрятал ее внутрь штанов, между ног, в самое теплое место в человеке… Верхом на коне проезжал взрослый мужчина. Он подхватил меня и водрузил перед собой на седло, чтобы подвезти. Рука при этом из штанов выскользнула и стала мерзнуть и, пока доехали, кусочек хлеба выпал в снег. Этого кусочка, которого не удалось съесть, всю жизнь и не хватает. Осталось чувство: если бы он не упал — был бы намного здоровей, сильней и все было бы по другому.

В том же селе, рядом с нами поселилась какая-то экспедиция — несколько мужчин и одна женщина по имени Рая. Весной они посадили картошку. Огород был недалеко. Когда картошка выросла и зацвела, я голодный пошел на огород и, подкопав пальцами несколько кустов, украл картошку, штук десять, маленьких, с птичьи яйца, и шел обратно. Один из членов экспедиции, Федя, поймал вора, как говорится, с поличным. Повел к себе во двор, все время держа за ухо, и оно горело… Картошку из-за пазухи заставил высыпать. Все что-то говорили, смеялись, часто произносили слово «проучить», не знал, что оно означает, но с тех пор ненавижу. Потом принесли ружье и повели на край песчаного обрыва, расположенного недалеко за домом, поставили у края и выстрелили в мою сторону. С испуга прыгнул в обрыв, добежал до речки и обезьяной взобрался на ольху. До темноты пробыл там, прилипши к дереву… Спускаясь, покарябал весь живот, долго ходил в ранах… и с неизгладимым чувством, что все время находишься под прицелом того ружья.

Через несколько лет, в другом селе Казахстана, и уже живя с родителями, подрядился пасти эмтээсовских коров. Обычно путь стада лежал мимо русского кладбища, расположенного недалеко от села. Однажды утром, проходя обычным маршрутом, заметил у могил много народу. От любопытства приблизился и стал наблюдать, думал кто-то умер. Но люди смеялись, целовались. Один мужчина, который ремонтировал в колхозе бороны, заметил меня и протянул что-то красное, круглое. Сначала не хотел брать — оказалось яйцо. При этом сказал, что-то вроде того, что Христос дает. Потом обратил на меня внимание остальных и все стали давать мне крашеные яйца, калачи, много другой снеди, с такой красивой розовой корочкой. Я растерялся — это было чудо. Ничего такого в жизни не видел, и всего было так много, что не поместилось в ситцевой рубашонке, которую задрал на животе. Складывал на землю. Дома лежала больная мать, голодные сестра и брат, маленькие, а отец сидел в тюрьме — ударил табуреткой коменданта… Одна женщина, видя мои проблемы, сказала, чтоб сбегал домой и принес мешок, что и сделал. Уложил все эти яства в мешок, кто-то пособил взвалить его на спину, и понес домой… Всю жизнь с этим мешком и идешь… пытаясь добраться до больной матери. Опять по пути встретился всадник. Это был дядя Гани. Спросил, что это несу. Я молчал. Не хотелось говорить, боялся, что возьмет что-нибудь из мешка. Но он сошел с коня и посмотрел в мешок, увидев его содержимое, спросил: кто дал? Ответил, что Христос, который ремонтирует колхозные бороны. Он засмеялся… Гани был у нас самым грамотным из чеченцев, работал даже учетчиком колхозной бригады… Ничего он из мешка не взял, водрузил нас с ним перед собой и привез домой… Накормил больную мать сестру, брата и пошел к своим коровам… До сих пор говорю матери, что это я не дал ей тогда умереть… Брат с сестрой в том же году умерли, в два дня. Пасху люблю…

Тетрадь приближается к концу. Пробуешь иногда читать книги, но все неинтересно, более того, отвратительно. Такое чувство, что тебя всю жизнь обманывали во всем и все: люди, книги, жизнь.

…Нашел в хозяйстве солдатскую каску с номером «33», металлическую коробку из-под пулеметной ленты, несколько старых автоматных подсумков, цинк из под патронов. Все это натаскали пацаны. Да за такой «арсенал» могут дважды расстрелять! Все это еще в советские времена армия выбрасывала во двор «Чермета», а оттуда хлам растаскивался пацанами, взрослыми тоже. Где-то видел у нас и зенитную гильзу…

…Вспомнилось казахстанское меню. Варили и ели пшеницу. Было вкусно и сытно, и хлеб не нужен. Память заставила положить в тарелку сваренное для скотины. И сейчас вкусно.

…В Чечне часто объявлялись имамы. Если иудейские и аравийские края можно назвать землями, вскормившими пророков, то Чечня и Дагестан почвы взрастившие имамов. Первым известным имамом из чеченцев был Ушурма-шейх из аула Алды, в русской истории именуемый шейхом Мансуром. «Мансур» в переводе с арабского — победитель. Шейх-Мансур был молодым человеком и очень красивым. Когда он был пленен, Екатерина, наслышанная о его красоте, очень хотела его видеть и велела представить его ей. Но ее любовник Потемкин, зная, что произойдет, когда любвеобильная императрица увидит такого красавца, обманул ее, сказав, что пленный не в своем уме и его нельзя показывать. Тогда его заточили в Шлиссельбургскую крепость, в которой и скончался или был убит…

Арабское слово «шейх» — старец, старейшина, вождь племени в чеченском понятии твердо означает, что человек, нареченный этим эпитетом, знает божественные тайны. Это понятие у чеченцев очень близко и к понятию «пророк». Имам — стоящий впереди. Всех имамов и не назовешь, говорим лишь о некоторых. После известного Шамиля , в Чечне было еще много имамов. Раньше имамом провозглашался тот, кто возглавлял войну за веру и свободу. Альбиг-хаджи был из Ножай-юртовского района, аула Симсири и поднял восстание в 1877 году. Во время революции и гражданской войны был имам Узун-хаджи. Он был из Дагестана и очень стар, лет за девяносто. У него была своя армия и правительство. Само государство называлось: «Северо-Кавказский эмират» со столицей Ведено. В его правительстве, говорят, был и министр морского флота! Узун-хаджи печатал свои деньги. У меня была одна купюра и на ней весы, очевидно, символ справедливости. Это была вероломная игра большевиков с чеченцами. Узун-хаджи умер в 1920 году. Старики рассказывали, что он взмолился Аллаху, чтобы тот его забрал с этого света и молитва его была сразу же услышана. Продолжить его дело был призван из Турции сын имама Шамиля Кемал-паша, но тот не приехал, а прислал сына. Его сын, имя которого запамятовал и Нажмуддин Гоцинский ,богатый аварец, продолжили дело, но неудачно. Последний собрал народ в горы, к Голубому озеру — Кезеной-ам, объявив, что совершит молитву, расстелив бурку прямо на озере, но с молитвой что-то не вышло, может, погода была неподходящая… Народ не воспринял их всерьез, как сегодня «оппозицию». Нажмуддин все же объявил себя имамом и кончил плохо. Перед тем, как он сделал это, говорят, к нему поехал Сугаип-молла и посоветовал, чтобы прекратил шарлатанство и не натравливал на бедных чеченцев ВЧК. Тот стал упираться, что он имам и все тут. Тогда, ткнув в большой живот Нажмуддина посохом, Сугаип-молла сказал: «Вот это, зажравшееся брюхо, будешь складывать в три слоя и подпоясываться!» — и ушел. Вскоре того разгромили, и он так исхудал в бегах от ВЧК, что действительно складывал, говорят, опустевший живот в три слоя и подпоясывался, чтобы тот не висел. В 1925 году сдался чекистам и был расстрелян.

…Много было в Чечне и шейхов-эвлияов. Эвлия — арабское слово, означающее «чистый», «святой». Большинство их было выходцами из Дагестана. Этот институт имел в Чечне исключительно сильное духовное влияние. Мюриды были главной опорой Шамиля, а после и других имамов. Говорят, что Толстой, служивший в те времена на Кавказе, встречался с ним. Исследователи творчества Толстого могут проследить, как изменились взгляды писателя после возвращения с Кавказа. Кишиев хотел достигнуть того же, что и Шамиль, но не путем войны, а нравственным совершенствованием человека. Его учение распространялось по всей Чечне и за ее пределы. Испугавшаяся такого влияния колониальная администрация в 1864 году арестовала шейха и увезла в Россию. Он скончался в российской тюрьме, в городе Устюжне. Когда его арестовали и увезли много верующих пошли к властям с протестом, пошли без оружия, чтобы продемонстрировать мирный характер акции. Более трехсот человек было расстреляно колониальной властью из пушек.

Последователем Кунта-хаджи был и великий абрек Вара из известного в Чечне аула Гехи. Популярность Вары была в Чечне столь широкой и его деятельность по объединению последователей Кунта-хаджи настолько опасной для колонизаторов, что они стали лихорадочно искать человека, который согласился бы его убить. Такого нашли. Им оказался некто, имевший кровную месть к Варе. Он выследил Вару и сообщил колониальной власти. Солдаты окружили Вару, и тот вступил в свою последнюю битву с гяурами . Будучи раненным, сам читал себе отходную молитву и долго сражался. Когда кончились боеприпасы, с молитвой на устах бросился с шашкой на солдат и порубил многих, пока не упал замертво. Народ был настолько возмущен вероломным убийством Вары, что по дорогам Чечни были воздвигнуты шесты народного проклятья, в который каждый прохожий чеченец бросал камень проклятье, в адрес предателя Вары. Таков народный обычай и шест такой называется: «КАРЛАГА». Кстати, такой же «Карлага» был водружен в местечке «Эртана корта » в адрес тех, кто донес на Кунта-хаджи, с надписью-проклятьем: «Да застынет язык того, кто донес на хаджи». В нашем районе есть место связанное с именем Кунта-хаджи — могила его матери Хеди, к которой совершают паломничество-зиярат его последователи. Это место и называется «Эртина корта». Киши-хаджи был великим человеком, говорил правду в лицо самому Шамилю, но у того не подымалась рука на святого, который учил миру. У нас есть семейная легенда, собственно и не легенда, а факт. Брат прадеда по имени Биболт был с Кунта-хаджи в дружеских отношениях. Тот предсказал ему, что он женится после ста лет и у него будет новая семья. Биболт говорил, что он в это не верит. Прожил он долго, и вся его семья вымерла. В 110 лет он женился, и у него родился сын Сайд-Магомед , который умер год назад, ему было немногим больше 60 лет, а Биболт умер в Казахстане. Сколько ему было лет неизвестно, но говорили, что когда Ермолов разрушил аул Дадай-юрт, он годовалым ребенком был увезен в горы. В книге «Долгожители Чечни» о нем упоминалось…

…Самым просвещенным шейхом Чечни был, вероятно, Сугаип-молла Гайсумов, из Шали. Он жил и при советской власти. У него была большая библиотека, которую после выселения чеченцев в 44-ом по указанию секретаря обкома передали в Москву, в Библиотеку им. Ленина. Эту историю поведал автору один ученый кумык из Махачкалы, доктор филологических наук. Он был приглашен в качестве эксперта, когда потомк другого чеченского шейха Солса-хаджи — Яндарова Юнади был обвинен КГБ в религиозной пропаганде. При аресте у Яндарова Юнади была изъята целая библиотека религиозной литературы. В Чечне не нашли специалиста, чтобы разобраться в ней или чеченцу не доверяли, поэтому был приглашен человек со стороны.

Разбитый в Дагестане, Шамиль пришел в Чечню. Чеченцы приняли его и избрали своим имамом. Известный аварский и советский поэт Расул Гамзатов справедливо назвал его «чеченским волком» — «…труп чеченского волка, ингушской змеи, англичане зарыли в пустынном кургане…». Это был исторический факт. Правда, не думается, что его «зарыли англичане», и Ингушетия, как известно, в кавказской войне не участвовала, а наоборот, подвергалась нападениям самого Шамиля. Когда времена изменились, Гамзатов тоже изменился и почему-то стал каяться, что назвал имама «чеченским волком». И напрасно, чеченцы нисколько не обижались на него за историческую правду.

Возникшие со временем между чеченцами и Шамилем противоречия заключались в том, что мудрый и властный имам допустил ряд политических ошибок по отношению к последним. Он стал насаждать в Чечне аристократию, провозгласил сына наследником имамата. Видно, на каком-то этапе своего владычества Шамилю показалось, что чеченцы воюют, чтобы сделаться подданными его сына. Это было большим заблуждением. Наверное, преданность чеченцев имаму как предводителю священного газавата была принята за покорность. Не случись такого, кавказская война могла бы продолжаться…

…Свершилось! Грянуло! Произошло! То, чего боялся все это время — родился теленок! И не теленок вовсе, а бык! Здоровый малый — поднял его с большим напряжением… Вхожу утром к скотине, а навстречу движется какое-то незнакомое чудовище. Наконец, соображаю, что это новорожденный. Растерялся, стал суетиться, не зная что делать в первую очередь. Хотел занести его в комнату, но вспомнил, что там холодно, на улице примерзло. Подоил корову и накормил его молоком, через свои пальцы. Это была для обоих мучительная процедура. Потом он стал мерзнуть, весь мокрый, а мать его и не оближет, а ест сено. Побежал, затопил печь, потом к Сапарби — принес старый стол, обил его ножки рейками и положил туда непрошеного гостя. Сейчас спит и страшно сопит. Или объелся молока, или простудился. Сижу с ним рядом и пишу. Мне его жалко и теперь не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Раньше, грешным делом, приходили мысли, чтобы умер сразу, как родится, каюсь. Так как он родился во время войны, назвал его «Войной» — «Т1ом», по-русски получается ТОМ.

…Том растет, как в сказке — не по дням… Чтоб не сглазили, повесил ему на шею свой старый красный галстук, мать телятам красную тряпочку подвязывает. Тряпочку не нашел и сделал Тома «интеллигентом». Он уверен, что я — его мама. Мы с ним говорим. Хватает меня, начинает жевать одежду, сосать пальцы, пытается вырваться из заточения и мордочкой почти достает печь. Обожжется, не дай Бог! Все смотрит прямо в огонь. Боюсь, что в мое отсутствие выскочит и поранит себя. В свободное время преподаю ему французский, по самоучителю. Кажется, кое-что усваивает. Стараясь не мучить его жаром печи, дверь держу открытой — зябну сам.

Два дня было сравнительно тихо, и он не знал, что родился во время войны… Совсем рядом. На улице сплошной гул. Бьют «грады», «ураган», пулеметы. Комнатушку качает, как трамвай на повороте. Том, не бойся, ведь ты не для того родился, чтобы через два дня умереть. Ты должен стать большим, сильным, красивым парнем. Мы вместе, Том, я никуда не пойду, не трусь и не трясись. По нам вертолеты били в упор и то мы уцелели и на этот раз уцелеем. Это еще до тебя было. Бьют не по нам, а вдоль нас. Лампа погасла. Мы ее снова зажгли. Не трясись так. Ну, что ты дрожишь, будто разбираешься во всех этих делах? Слышишь, как куры кричат. Они трусихи, а мы с тобой не боимся, правда, Том? А какая красивая ночь была. Бьют, бьют, бьют кругом…

Тетрадь кончается, последняя страница. Вчера думал, что последний лист, но ошибся, обнаружил, что их два, просто в панике от стрельбы не сразу заметил. Помню, что и вчера под этим адом писал. Перечитывать не стал и не знаешь, что писал. Пусть все будет в «оригинале». Может, описывается процесс схождения с ума и науке это пригодится, как документ. Если бы человек пытался не казаться лучше, чем есть, а стать лучше — многих бы проблем ни у него, ни у человечества не было…

…Сапарби сказал, что большевики в России всегда будут. Может, у них не будет партбилетов с известным профилем, но остальное всегда будет на месте…

Думал, что нет больше тетради, и хотел прекратить записи, но нашел еще одну. У нас говорят: где стояло озеро, капля воды найдется…

В Черноречье вчера и сегодня рвутся заводы. Огромные черно-серые дымы заслоняют ту сторону. До обеда даже солнца не видно было, хотя день был солнечный. Это целые дымовые вершины, упирающиеся в небо.

На дворе послышался какой-то треск, шум. Показалось, хлопнули дверью. Вышел на улицу. Слышались какие-то свисты. Не сразу сообразил, что это пули по двору гуляют. Зашел в котельную, просидел там больше часа. Такая свистопляска началась. В крышу попало много пуль, определял по звукам и трескам. Штук двадцать, должно быть, попало в стены, если правильно считал. При каждом звуке мысленно подсчитываешь, сколько испортилось шифера. И по трубам стучали, сочиняя музыку. Был почти раздет и в котельной продрог.

Все говорят о мародерстве, грабежах. Военные отовариваются как могут. Солдаты внизу обменяли дорогой сервиз на три бутылки водки…

Если скоро не начнется какая-нибудь эпидемия, это будет чудом. Что ждать: холеру, чуму? Какая, собственно, разница? Воды нет. Люди возят с Соленой балки серную. Говорят, хорошо вещи отстирывает.

Самый щедрый человек на свете — выпивший чеченец. Перещеголять его может только еще больше поднабравшийся «старший брат». Вчера наша тройка заседала у Салавди. Зашли Муса и Сашка. Сказали, что зашли от тоски. Крепко приняли. По ходу разговора Муса сделал заявление, что дарит мне газосварку. Сашка взял и подарил циркулярку, в полном наборе. Салавди получил чан воды, Сапарби — ведро гороха. Мне дополнительно был презентован ручной точильный станок, Сапарби — большой ключ — «бобка». Затем Муса всем троим решил выделить белой ткани, на три савана, на случай нашей неожиданной смерти, еще и вату. Сашка решил не отставать и клятвенно обещал, если будем убиты, сделать металлические изгороди вокруг наших могил, если пожелаем проведет туда и свет. Мы были, конечно, тронуты, но я, сославшись на домашние дела, бежал. Что было еще подарено и обещано, не знаю, запамятовал спросить об этом у Салавди и Сапарби. Сашка и Муса сегодня не появлялись. Нет, Муса вроде бы появлялся, искал у Салавди свою обувь, но подарки не заносил…

…Пришел очередной слух, что Дудаев пленил какого-то капитана, завязал ему глаза, отвез в одно место, показал атомную бомбу, снова завязал глаза, привез на исходный пункт и отпустил, предупредив, что бомба будет взорвана, если войска не уйдут.

Шура привезла новость, что к годовщине выселения, (23 февраля), Дудаев обещал устроить «Варфоломеевскую ночь»… Вспомнилось еще одно предсказание, бытующее в народе с давних пор. С малых лет каждый чеченец слышит пророчество, что будет война на чеченской равнине. Это место, в предсказании, называется «Бай тогIий». «ТогIий» — неглубокая впадина на равнине. Грозный и лежит на таком месте. Кто пойдет на войну до полудня, погибнет, после — уцелеет и победит. Об этом говорили даже в Казахстане.

В истории каждого народа бывают периоды упадка и расцвета. После многочисленных войн, еще со времен Шумерии, нашествия сарматов, гуннов,монгол, затем Тамерлана, чеченский народ, прошедший через горнило всех этих катаклизмов, был приведен на грань физического исчезновения. До сих пор существует в Чечне «Ров Тимура» — «Тимиран саьнгар», который велел он прокопать вокруг непокорных чеченцев. Чтобы восстать из пепла чеченцы наложили на себя своеобразный «налог» — каждый мужчина обязан был народить семерых сыновей, если рождалась девочка говорили: «пусть станет сестрой семерых братьев». Если это не получалось с одной женой, допускалось и многоженство. С тех времен «семеро сыновей» стали у них символическим понятием. Институт многоженства у чеченцев появился именно тогда, а не с принятием мусульманства. После страшной войны, в которой погибло большинство мужчин, осталось много вдов, этот факт тоже требовал пересмотра норм моногамного брака.

Чеченский аул Дадай-юрт у Терека, который Ермолов разрушил дотла, был заложен предками Хасбулатова. Их было три брата. На место, где был основан аул, гнали на зимовку овец и постепенно настроили там овчарни и жилища. Именно это место было выбрано, потому что в ясную погоду его было видно с высоты «Эртана корта», с гор Ведено, и оставшиеся дома, могли видеть тех, кто зимовал с овцами на равнине.

…В Чечне часто объявлялись имамы. Если иудейские и аравийские края можно назвать землями, вскормившими пророков, то Чечня и Дагестан почвы взрастившие имамов. Первым известным имамом из чеченцев был Ушурма-шейх из аула Алды, в русской истории именуемый шейхом Мансуром. «Мансур» в переводе с арабского — победитель. Шейх-Мансур был молодым человеком и очень красивым. Когда он был пленен, Екатерина, наслышанная о его красоте, очень хотела его видеть и велела представить его ей. Но ее любовник Потемкин, зная, что произойдет, когда любвеобильная императрица увидит такого красавца, обманул ее, сказав, что пленный не в своем уме и его нельзя показывать. Тогда его заточили в Шлиссельбургскую крепость, в которой и скончался или был убит…

Арабское слово «шейх» — старец, старейшина, вождь племени в чеченском понятии твердо означает, что человек, нареченный этим эпитетом, знает божественные тайны. Это понятие у чеченцев очень близко и к понятию «пророк». Имам — стоящий впереди. Всех имамов и не назовешь, говорим лишь о некоторых. После известного Шамиля, в Чечне было еще много имамов. Раньше имамом провозглашался тот, кто возглавлял войну за веру и свободу. Альбиг-хаджи был из Ножай-юртовского района, аула Симсири и поднял восстание в 1877 году. Во время революции и гражданской войны был имам Узун-хаджи. Он был из Дагестана и очень стар, лет за девяносто. У него была своя армия и правительство. Само государство называлось: «Северо-Кавказский эмират» со столицей Ведено. В его правительстве, говорят, был и министр морского флота! Узун-хаджи печатал свои деньги. У меня была одна купюра и на ней весы, очевидно, символ справедливости. Это была вероломная игра большевиков с чеченцами. Узун-хаджи умер в 1920 году. Старики рассказывали, что он взмолился Аллаху , чтобы тот его забрал с этого света и молитва его была сразу же услышана. Продолжить его дело был призван из Турции сын имама Шамиля Кемал-паша, но тот не приехал, а прислал сына. Его сын, имя которого запамятовал и Нажмуддин Гоцинский ,богатый аварец, продолжили дело, но неудачно. Последний собрал народ в горы, к Голубому озеру — Кезеной-ам, объявив, что совершит молитву, расстелив бурку прямо на озере, но с молитвой что-то не вышло, может, погода была неподходящая… Народ не воспринял их всерьез, как сегодня «оппозицию». Нажмуддин все же объявил себя имамом и кончил плохо. Перед тем, как он сделал это, говорят, к нему поехал Сугаип-молла и посоветовал, чтобы прекратил шарлатанство и не натравливал на бедных чеченцев ВЧК. Тот стал упираться, что он имам и все тут. Тогда, ткнув в большой живот Нажмуддина посохом, Сугаип-молла сказал: «Вот это, зажравшееся брюхо, будешь складывать в три слоя и подпоясываться!» — и ушел. Вскоре того разгромили, и он так исхудал в бегах от ВЧК, что действительно складывал, говорят, опустевший живот в три слоя и подпоясывался, чтобы тот не висел. В 1925 году сдался чекистам и был расстрелян.

…Много было в Чечне и шейхов-эвлияов. Эвлия — арабское слово, означающее «чистый», «святой». Большинство их было выходцами из Дагестана. Этот институт имел в Чечне исключительно сильное духовное влияние. Мюриды были главной опорой Шамиля, а после и других имамов. Говорят, что Толстой, служивший в те времена на Кавказе, встречался с ним. Исследователи творчества Толстого могут проследить, как изменились взгляды писателя после возвращения с Кавказа. Кишиев хотел достигнуть того же, что и Шамиль, но не путем войны, а нравственным совершенствованием человека. Его учение распространялось по всей Чечне и за ее пределы. Испугавшаяся такого влияния колониальная администрация в 1864 году арестовала шейха и увезла в Россию. Он скончался в российской тюрьме, в городе Устюжне. Когда его арестовали и увезли много верующих пошли к властям с протестом, пошли без оружия, чтобы продемонстрировать мирный характер акции. Более трехсот человек было расстреляно колониальной властью из пушек.

Последователем Кунта-хаджи был и великий абрек Вара из известного в Чечне аула Гехи. Популярность Вары была в Чечне столь широкой и его деятельность по объединению последователей Кунта-хаджи настолько опасной для колонизаторов, что они стали лихорадочно искать человека, который согласился бы его убить. Такого нашли. Им оказался некто, имевший кровную месть к Варе. Он выследил Вару и сообщил колониальной власти. Солдаты окружили Вару, и тот вступил в свою последнюю битву с гяурами. Будучи раненным, сам читал себе отходную молитву и долго сражался. Когда кончились боеприпасы, с молитвой на устах бросился с шашкой на солдат и порубил многих, пока не упал замертво. Народ был настолько возмущен вероломным убийством Вары, что по дорогам Чечни были воздвигнуты шесты народного проклятья, в который каждый прохожий чеченец бросал камень проклятье, в адрес предателя Вары. Таков народный обычай и шест такой называется: «КАРЛАГА». Кстати, такой же «Карлага» был водружен в местечке «Эртана корта» в адрес тех, кто донес на Кунта-хаджи, с надписью-проклятьем: «Да застынет язык того, кто донес на хаджи». В нашем районе есть место связанное с именем Кунта-хаджи — могила его матери Хеди, к которой совершают паломничество-зиярат его последователи. Это место и называется «Эртина корта». Киши-хаджи был великим человеком, говорил правду в лицо самому Шамилю, но у того не подымалась рука на святого, который учил миру. У нас есть семейная легенда, собственно и не легенда, а факт. Брат прадеда по имени Биболт был с Кунта-хаджи в дружеских отношениях. Тот предсказал ему, что он женится после ста лет и у него будет новая семья. Биболт говорил, что он в это не верит. Прожил он долго, и вся его семья вымерла. В 110 лет он женился, и у него родился сын Сайд-Магомед, который умер год назад, ему было немногим больше 60 лет, а Биболт умер в Казахстане. Сколько ему было лет неизвестно, но говорили, что когда Ермолов разрушил аул Дадай-юрт, он годовалым ребенком был увезен в горы. В книге «Долгожители Чечни» о нем упоминалось…

…Самым просвещенным шейхом Чечни был, вероятно, Сугаип-молла Гайсумов, из Шали. Он жил и при советской власти. У него была большая библиотека, которую после выселения чеченцев в 44-ом по указанию секретаря обкома передали в Москву, в Библиотеку им. Ленина. Эту историю поведал автору один ученый кумык из Махачкалы, доктор филологических наук. Он был приглашен в качестве эксперта, когда потомк другого чеченского шейха Солса-хаджи — Яндарова Юнади был обвинен КГБ в религиозной пропаганде. При аресте у Яндарова Юнади была изъята целая библиотека религиозной литературы. В Чечне не нашли специалиста, чтобы разобраться в ней или чеченцу не доверяли, поэтому был приглашен человек со стороны.

Разбитый в Дагестане, Шамиль пришел в Чечню. Чеченцы приняли его и избрали своим имамом. Известный аварский и советский поэт Расул Гамзатов справедливо назвал его «чеченским волком» — «…труп чеченского волка, ингушской змеи, англичане зарыли в пустынном кургане . ..». Это был исторический факт. Правда, не думается, что его «зарыли англичане», и Ингушетия, как известно, в кавказской войне не участвовала, а наоборот, подвергалась нападениям самого Шамиля. Когда времена изменились, Гамзатов тоже изменился и почему-то стал каяться, что назвал имама «чеченским волком». И напрасно, чеченцы нисколько не обижались на него за историческую правду.

… «Борз санна кант» — парень, что волк — лучшая похвала молодцу. А если скажут: «ты, как олень» — оскорбление — значит, ты робок, пуглив. Волк у чеченцев, как у многих народов, символ мужества, бесстрашия, ловкости, стойкости, силы. «…Умрет все живое на свете и подует ветер, превращающий горы в равнины, а равнины в пустыни. Лишь бесстрашный волк будет гордо стоять против ветра того, и будет под ветром тем сходить с него шкура, но не сможет ветер сдвинуть волка с места…»

Возникшие со временем между чеченцами и Шамилем противоречия заключались в том, что мудрый и властный имам допустил ряд политических ошибок по отношению к последним. Он стал насаждать в Чечне аристократию, провозгласил сына наследником имамата. Видно, на каком-то этапе своего владычества Шамилю показалось, что чеченцы воюют, чтобы сделаться подданными его сына. Это было большим заблуждением. Наверное, преданность чеченцев имаму как предводителю священного газавата была принята за покорность. Не случись такого, кавказская война могла бы продолжаться…

…Свершилось! Грянуло! Произошло! То, чего боялся все это время — родился теленок! И не теленок вовсе, а бык! Здоровый малый — поднял его с большим напряжением… Вхожу утром к скотине, а навстречу движется какое-то незнакомое чудовище. Наконец, соображаю, что это новорожденный. Растерялся, стал суетиться, не зная что делать в первую очередь. Хотел занести его в комнату, но вспомнил, что там холодно, на улице примерзло. Подоил корову и накормил его молоком, через свои пальцы. Это была для обоих мучительная процедура. Потом он стал мерзнуть, весь мокрый, а мать его и не оближет, а ест сено. Побежал, затопил печь, потом к Сапарби — принес старый стол, обил его ножки рейками и положил туда непрошеного гостя. Сейчас спит и страшно сопит. Или объелся молока, или простудился. Сижу с ним рядом и пишу. Мне его жалко и теперь не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось. Раньше, грешным делом, приходили мысли, чтобы умер сразу, как родится, каюсь. Так как он родился во время войны, назвал его «Войной» — «Т1ом», по-русски получается ТОМ.

…Том растет, как в сказке — не по дням… Чтоб не сглазили, повесил ему на шею свой старый красный галстук, мать телятам красную тряпочку подвязывает. Тряпочку не нашел и сделал Тома «интеллигентом». Он уверен, что я — его мама. Мы с ним говорим. Хватает меня, начинает жевать одежду, сосать пальцы, пытается вырваться из заточения и мордочкой почти достает печь. Обожжется, не дай Бог! Все смотрит прямо в огонь. Боюсь, что в мое отсутствие выскочит и поранит себя. В свободное время преподаю ему французский, по самоучителю. Кажется, кое-что усваивает. Стараясь не мучить его жаром печи, дверь держу открытой — зябну сам.

Два дня было сравнительно тихо, и он не знал, что родился во время войны… Совсем рядом. На улице сплошной гул. Бьют «грады», «ураган», пулеметы. Комнатушку качает, как трамвай на повороте. Том, не бойся, ведь ты не для того родился, чтобы через два дня умереть. Ты должен стать большим, сильным, красивым парнем. Мы вместе, Том, я никуда не пойду, не трусь и не трясись. По нам вертолеты били в упор и то мы уцелели и на этот раз уцелеем. Это еще до тебя было. Бьют не по нам, а вдоль нас . Лампа погасла. Мы ее снова зажгли. Не трясись так. Ну, что ты дрожишь, будто разбираешься во всех этих делах? Слышишь, как куры кричат. Они трусихи, а мы с тобой не боимся, правда, Том? А какая красивая ночь была. Бьют, бьют, бьют кругом…

Тетрадь кончается, последняя страница. Вчера думал, что последний лист, но ошибся, обнаружил, что их два, просто в панике от стрельбы не сразу заметил. Помню, что и вчера под этим адом писал. Перечитывать не стал и не знаешь, что писал. Пусть все будет в «оригинале». Может, описывается процесс схождения с ума и науке это пригодится, как документ. Если бы человек пытался не казаться лучше, чем есть, а стать лучше — многих бы проблем ни у него, ни у человечества не было…

…Сапарби сказал, что большевики в России всегда будут. Может, у них не будет партбилетов с известным профилем, но остальное всегда будет на месте…

Думал, что нет больше тетради, и хотел прекратить записи, но нашел еще одну. У нас говорят: где стояло озеро, капля воды найдется…

В Черноречье вчера и сегодня рвутся заводы. Огромные черно-серые дымы заслоняют ту сторону. До обеда даже солнца не видно было, хотя день был солнечный. Это целые дымовые вершины, упирающиеся в небо.

На дворе послышался какой-то треск, шум. Показалось, хлопнули дверью. Вышел на улицу. Слышались какие-то свисты. Не сразу сообразил, что это пули по двору гуляют. Зашел в котельную, просидел там больше часа. Такая свистопляска началась. В крышу попало много пуль, определял по звукам и трескам. Штук двадцать, должно быть, попало в стены, если правильно считал. При каждом звуке мысленно подсчитываешь, сколько испортилось шифера. И по трубам стучали, сочиняя музыку. Был почти раздет и в котельной продрог.

Все говорят о мародерстве, грабежах. Военные отовариваются как могут. Солдаты внизу обменяли дорогой сервиз на три бутылки водки…

Если скоро не начнется какая-нибудь эпидемия, это будет чудом. Что ждать: холеру, чуму? Какая, собственно, разница? Воды нет. Люди возят с Соленой балки серную. Говорят, хорошо вещи отстирывает.

Самый щедрый человек на свете — выпивший чеченец. Перещеголять его может только еще больше поднабравшийся «старший брат». Вчера наша тройка заседала у Салавди. Зашли Муса и Сашка. Сказали, что зашли от тоски. Крепко приняли. По ходу разговора Муса сделал заявление, что дарит мне газосварку. Сашка взял и подарил циркулярку, в полном наборе. Салавди получил чан воды, Сапарби — ведро гороха. Мне дополнительно был презентован ручной точильный станок, Сапарби — большой ключ — «бобка». Затем Муса всем троим решил выделить белой ткани, на три савана, на случай нашей неожиданной смерти, еще и вату. Сашка решил не отставать и клятвенно обещал, если будем убиты, сделать металлические изгороди вокруг наших могил, если пожелаем проведет туда и свет. Мы были, конечно, тронуты , но я, сославшись на домашние дела, бежал. Что было еще подарено и обещано, не знаю, запамятовал спросить об этом у Салавди и Сапарби. Сашка и Муса сегодня не появлялись. Нет, Муса вроде бы появлялся, искал у Салавди свою обувь, но подарки не заносил…

.. .Пришел очередной слух, что Дудаев пленил какого-то капитана, завязал ему глаза, отвез в одно место, показал атомную бомбу, снова завязал глаза, привез на исходный пункт и отпустил, предупредив, что бомба будет взорвана, если войска не уйдут.

Шура привезла новость, что к годовщине выселения, (23 февраля), Дудаев обещал устроить «Варфоломеевскую ночь»… Вспомнилось еще одно предсказание, бытующее в народе с давних пор. С малых лет каждый чеченец слышит пророчество, что будет война на чеченской равнине. Это место, в предсказании, называется «Бай тогIий». «ТогIий» — неглубокая впадина на равнине. Грозный и лежит на таком месте. Кто пойдет на войну до полудня, погибнет, после — уцелеет и победит. Об этом говорили даже в Казахстане.

В истории каждого народа бывают периоды упадка и расцвета. После многочисленных войн, еще со времен Шумерии, нашествия сарматов, гуннов,монгол, затем Тамерлана, чеченский народ, прошедший через горнило всех этих катаклизмов, был приведен на грань физического исчезновения. До сих пор существует в Чечне «Ров Тимура» — «Тимиран саьнгар», который велел он прокопать вокруг непокорных чеченцев. Чтобы восстать из пепла чеченцы наложили на себя своеобразный «налог» — каждый мужчина обязан был народить семерых сыновей, если рождалась девочка говорили: «пусть станет сестрой семерых братьев». Если это не получалось с одной женой, допускалось и многоженство. С тех времен «семеро сыновей» стали у них символическим понятием. Институт многоженства у чеченцев появился именно тогда, а не с принятием мусульманства. После страшной войны, в которой погибло большинство мужчин, осталось много вдов, этот факт тоже требовал пересмотра норм моногамного брака.

Чеченский аул Дадай-юрт у Терека, который Ермолов разрушил дотла, был заложен предками Хасбулатова. Их было три брата. На место, где был основан аул, гнали на зимовку овец и постепенно настроили там овчарни и жилища. Именно это место было выбрано, потому что в ясную погоду его было видно с высоты «Эртана корта», с гор Ведено, и оставшиеся дома, могли видеть тех, кто зимовал с овцами на равнине.

…На большой автомашине приехали солдаты и ограбили улицу Шекспира, соседнюю с нашей. Машину нагрузили вещами, ящиками. Солдаты говорят, что их «вахта» кончилась, они уезжают. Все увозится в Моздок, там, говорят, главная база, склад… «И сказал Исайя: вот придут дни и все, что есть в твоем доме и что собрали отцы твои до сего дня, будет унесено в Вавилон»… Кого хотят бьют. Сегодня, ни за что прикладом «вырубили» пятидесятилетнего мужчину. Мы зашумели — дали несколько очередей поверх голов — мы притихли — трусливо наблюдали за грабежом, да и не стоило подставляться из-за барахла.

Скотину сегодня выгнал. Хотел погнать на Соленую балку, но она сразу убежала. Измотался здорово. В этих бегах, на одной из улиц, наткнулись на большую грязную лужу, ее и испили… Опять перевернули все сено, съели две-три нормы. На ужин ничего им не дал. Сено кончается. В марте придется давать только пшеницу…

…На машине возят серную воду наверх, а нам почему-то не дают. Удалось сегодня урвать четыре ведра, чувствуешь себя будто на клад нарвался. За сорок тысяч водитель обещал сделать адресный рейс. У него к машине прицеплена какая-то самодельная емкость. Говорит, что в нее помещается три тонны. А у меня денег 30 тысяч и 500 рублей. Попросил 10 тысяч оставить в долг, вроде бы договорились. Отдам все, зато душе будет спокойно. И помыться можно…

Посетивший Кавказ Александр Сергеевич Пушкин путешествовал «под покровительством известного чеченского наездника Бейбулата Таймиева». Кто-то еще помнит, наверное:

В одном узнали Бей-Булата,

Никто другого не узнал…

Тот, кого «никто не узнал», на самом деле, был сыном ранее убитого Бейбулатом князя. Они встретились на узком мосту. Раньше на мост въехал сын князя и, по всем законам горского этикета и правилам дорожного движения, имел преимущество проезда первым. Но Бейбулат потребовал, чтобы тот подал назад и пропустил его. Это был вызов. Тот, зная крутость встречного, не хотел в данном случае ссоры и был в растерянности. Тогда Бейбулат сказал тому: «Я убью тебя так же, как убил твоего отца, если не отъедешь назад». Тут сыну князя некуда было деваться — он оказался между наковальней позора и молотом смерти и из этого неудобного положения внезапно выстрелил в Бейбулата и, как мог быстрей, ускакал с места происшествия… Такова была историческая проза, переложение каковой в романтическую поэзию все мы читали…

…Услышал один из чеченских всадников — сын старой вдовы, что у благородного грузинского князя выросла дочь — красавица, молва о которой, словно эхо, разносится по всему Кавказу славному. Решил он поехать в Мать-Грузию, похитить ее и сделать себе женой добронравной. Оседлал благородного коня гнедого седлом, что сделали мастера черкесские, оружием опоясался грозным, что медведя свирепей, папаху на лоб надвинул из благородного каракуля волосом быстрого (густого, качественного), вскочил на коня и звонко свистнул пальцами, будто русский офицер тонким свистком и отправился в путь… Остановился он у кунака своего, грузинского молодца. Рассказал ему о цели своего приезда. Поставил грузинский молодец угощение гостю и говорит ему, отдыхай мой друг, будь, как дома, а я не надолго отлучиться должен, слово дал человеку, не могу не сдержать, и ушел… И возвратился вскоре, ведя с собой красавицу княжну, похищенную для кунака… Проводил грузинский молодец молодца чеченского со всеми почестями и подарками… Приезжает тот домой. Три дня и три ночи гуляет свадьба… Входит муж к молодой жене и ложится рядом. А она к нему спиной, в одеждах неприступных. Коснулся он ее легко мизинцем, чтоб повернуть к себе, и говорит она ему: «Эх, молодец чеченский, да не будешь несчастным, но увел ты невесту кунака своего»… И рассказала ему, что любил ее его грузинский друг, но узнав, что кунак приехал похитить ее, сам отдал ее ему… Встал чеченский молодец, взял кинжал, отрезал себе палец, которым коснулся княжны, завернул в носовой платок шелковый… снарядил коня своего, а княжне карету, на которой та была привезена и… в Грузию… Вернул княжну другу, а с ней отдал и палец, которым коснулся ее… Поиграли свадьбу грузинского молодца с княжной три дня и три ночи, и вернулся чеченский молодец в Чечню… Вот такие истории значит, в нашей, конечно, неумелой передаче, без соответствующих поэтических украшений, которых в самих балладах огромное множество…

Одним из популярных занятий всадников был угон княжеских табунов и стад. Своих князей у чеченцев не было и отдуваться приходилось князьям соседних народов. Табун или стадо пригоняли в аул и по справедливости делили между теми, у кого было плохо со скотиной или гужевым транспортом. Преимущественным правом пользовались сироты, инвалиды, вдовы, старики. Этот род занятий был одним из институтов социального обеспечения общества. Моральным оправданием тут считалось то, что князь не сам ухаживал за своей скотиной, а эксплуатировал бедноту. Всадники не богатели, а со временем складывали буйну голову в каком-нибудь очередном набеге или стычке.

…Однажды в Цацан-юрт пришло большое наводнение — дома, говорят, уносило как щепки… У Несарсолта был такой конь, который в воде чувствовал себя, как дельфин. Он бросался на нем в самые опасные места и спасал людей. В это время заметил, что одна известная своей красотой девушка забралась на дерево, что росло у дома. Подскочил Несарсолта на коне к дереву и крикнул девушке, чтоб прыгнула к нему в седло, но та отказалась — женщина ни при каких обстоятельствах не может коснуться чужого мужчины, а тот женщины… Снесло всадника с этого места, но он выбрался, и снова бросил коня к дереву, повторилась та же картина. Бросил Несарсолта третий раз коня в воду и крикнул девушке: «Клянусь перед Богом и людьми с этого дня ты сестра моя, прыгай!» Тогда девушка прыгнула и схватилась за его пояс… Правнук той девушки, один из наших старейших юристов, и рассказал автору эту историю. Как-то пришлось познакомиться и с внуками Несарсолта. Имена их Магомед, Зураб, Ахмед, Заур. Видно, к ним что-то от деда перешло. Все они ребята, быстрые, как метеоры, деловые. Все кончили вузы и, как тогда говорилось, работали в разных отраслях народного хозяйства. Зураб стал москвичом и со своим маленьким сынишкой говорил только на русском языке, звали того Денисом…

…Генерал Ермолов мечтал увидеть чучело последнего чеченца в музее. В 1819 году Ермолов дотла разрушил чеченский аул Дадай-Юрт. Варварство возмутило даже императора Александра I и на ходатайстве о награждении исполнителей злодеяния он начертал, что за истребление женщин и детей награды не выдаются… Традиции разрушения и уничтожения передаются эстафетой… Но будут и те, что откажутся — в них и парадокс России. Ведь знаем и генералов, которые отказались убивать в Чечне, кого за это и с работы сняли…

…Идут усиленные слухи, что трупы погибших солдат бросают в некие емкости с кислотными отходами — убрать вещественные доказательства, чтоб и след простыл… Люди, способные на такое, способны еще на множество вещей, от них должно быть страшно не только Чечне — всей стране…

…Сегодня с нашей улицы забрали троих. Одного при этом ранили. Жили чуть дальше от нас, в сторону школы. БТР стоял недалеко, и солдат стрелял очередями по пролетающей голубиной стае, хорошо, что не попал…

До «Варфоломеевской» совсем немного…

…Забрали брата Дудаева и его знакомого, который зашел его проведать. Брат генерала находился в другом своем доме, а главный дом, в котором жил постоянно, солдаты взорвали, и нам при этом досталось… Бои усилились , а срок очередного «перемирия» истекает завтра в двенадцать!

Подлинные герои народа живут в песнях, балладах и о них говорят, будто еще живые и находятся по соседству или в другом ауле. Например, канонизированный герой, «вождь чеченской бедноты» эпохи гражданской войны так и не стал легендой в среде той самой чеченской бедноты, а вот абрек Зелимхан Харачоевский национальный герой. Он чеченский Робин Гуд ХХ-го века. У Зелимхана Харачоевского были кровники, и они потратили много лет, пытаясь «взять с него кровь». Но когда царские каратели вероломно убили того — кровники плакали…

Чеченцы рассказывают. На одного человека пала кровная месть, и он уехал в очень далекие края. Прошло много лет. Но и в этой дали и через столько лет, он вел себя очень осторожно. Как-то жена спросила его, что он так боится, ведь кровники далеко и не знают, где он. Муж ответил, что его враги люди мужественные, способны и из под земли его достать. Этот разговор мужа и жены слышали кровники, которые нашли его и как раз стояли за дверью, чтобы войти и убить врага. Услышав слова мужа, они вошли и -. простили кровника, за его уважение к ним…

«Мехка кхел» не может решить все проблемы и залечить раны народа, но может положить начало процессу становления национальной власти, на основе исконных традиций. Ждать установления в Чечне на данном этапе некой справедливой власти не реально, но начинать надо с того, что приведет к становлению таковой — с формирования «Мехка кхел». И оторвавшись от России, и оставшись в ней, Чечня будет проблемой, пока многие многое не поймут…

Наверное, главная трагедия не в том, отделится Чечня от России или останется в ней. И пишущий эти строки, не эту проблему пытается решить. Чечня, может, нуждается в России больше, чем та в ней. Если отделятся и десяток таких, как Чечня, Россия всегда останется одной шестой. Главное в том, что стало с Россией и Чечней, кем стали те и эти, кем станут дальше, к чему придут.

Россия так богата, что не может ни осмыслить свое богатство, ни освоить.

В Костромской области, скажем, можно поместить Чечню, Ингушетию, Осетию, Кабарду… Такие леса, поля, реки, охота, дичь, ягода, грибы, рыбы, воздух — благодатный край — и некому жить. Пустые деревни в трехстах километрах от Москвы! Тут средне хозяйственный человек мог бы за пятилетку стать кулаком. Пусти на тамошние лесные поляны старика — чеченца или аварца с косой — на сто коров сена накосит. А коровы какие! В Чечне десять коров не дают столько молока, сколько одна костромская! Картошка — с вымя чеченской коровы! Народ прекрасный, как у нас говорят, с «хорошим сердцем». Но что с ним сделали!? Приехав туда летом, как-то случайно обломил высокую крапиву, неожиданно, оказалась еще съедобной , у нас к этому времени она уже стареет. Удивился — нарвал, приготовил на обед — растер, по-нашему, с солью. Зашла секретарша Галина Григорьевна и спросила, чем это занимаюсь? Объяснил. Попробовала и шумно побежала к шефу, сообщить. Пришлось готовить новую порцию. А было ее там — поселок зарос, под окном первого секретаря райкома — чащоба. Шеф, как говорится, любил поддать, а закусывали — рукавом. Он оперативно довел до сведения своих «соратников» о появлении «новинки», а лучшую закуску, чем крапиву, растертую с солью, трудно придумать. Через неделю райцентр был очищен от этой, злой на вид, но полезной растительности.

… Салавди, если перевести с чеченского на русский, говорит: человек сам своя главная трагедия — «адам ша бу шен бала». Так и запишем…

Пушки опять запели шаляпинскую «дубинушку». Оба президента божатся воевать, один до последнего чеченца, а другой до последнего россиянина — до мира далеко. Мародерство идет открытое и уже никого не удивляет, и даже не возмущает — привыкли, будто так оно и должно быть.

…Чеченское назидание. Рассказывают. Сын выгнал из дома отца. Случай беспрецедентный для Чечни и собралось много стариков, чтобы помирить родителя и наследника. По пути завернули они к одному умному и уважаемому человеку — взять его собой. Тот категорически отказался и на вопрос, почему, ответил: хорошо помню, как этот ныне отец, изгнанный из дома сыном, в свое время, когда был сыном, выгнал из дома своего отца. Услышав такое, старики повернули обратно и разошлись по домам…

…Бомбят Черноречье и Аргун. У нас не бомбили. «Варфоломеевская» — завтра. Все насторожены, многие напуганы. Как говорил Вергилий: «…крепнет молва на ходу и сил набирает в движении». Остался один. Ополченцы якобы пытаются взорвать дамбу в Черноречье, там есть огромный искусственный пруд или озеро, которое громко зовется «Грозненским морем» и затопить таким путем город. Фантазии. Упорней слухи, что у Дудаева есть атомная бомба. Это напугало многих, особенно русских. Бомба будет взорвана, по слухам, сегодня-завтра. Это тоже, на все сто, утка. Уходить и не подумал, если что — пусть все произойдет в доме, который сам построил. Вчера пришла Екатерина Георгиевна, взволнованная, напуганная, советовала бросить все и бежать. Они с дедом собрались и готовы это сделать, но не знают, куда. Успокаивал ее, но куда там. В общем — паника. Поселок мертв. Владеет им только Том, который бегает с утра до вечера. Много собак. Впечатление такое, что Грозный уже полностью принадлежит им — Собачий град. Они стали жителями, гражданами города. Чувствуют себя хозяевами и нахально лезут даже во двор и ваши протесты воспринимают как наивность человека, не владеющего обстановкой — не реагируют абсолютно. Вспомнилось из Салтыкова -Щедрина: …Все тихо, все мертво — на сцену выступают собаки…

Позавчера набрал две бочки воды. Напоил скотину вдоволь, как положено. Мать Тома выпила четыре ведра, надеюсь, сегодня они умерят пыл. Вчера побрился, помылся, постриг ногти. Посмотрел в зеркало, попытался придать лицу живость — не получилось. Улыбнуться, даже искусственно, оно не хотело, лишь безобразно расползались морщины, которые стали еще узловатей, похожими на обнаженные корни дерева или на множество изогнутых рельсов узловой железнодорожной станции, после бомбежки. Как-то странно в целом поселке проснуться одному. Самая мужественная из нас, Дугурхан, видимо, ушла к брату. Может, где-нибудь есть кто-нибудь… Может выживем, а может, проблемы кончаются — завтра 23 февраля — годовщина депортации, 51 год исполняется…

…С любовью писал о чеченцах и чеченках грузинский писатель Х1Х века Александр Казбеги — князь по рождению и крестьянин, в великом смысле этого слова. Он в совершенстве говорил по-французски, с удовольствием пас своих овец, прекрасно писал… Чеченка, вопреки утверждениям коммунистической пропаганды, была, как отмечал Казбеги, самой свободной женщиной Кавказа, и ее добродетель — вне подозрений. Если у мужа появлялась тень сомнения в отношении жены, он разводился и требовал клятвы на Коране у подозреваемого. Принесение ложной клятвы исключалось, так как поклясться обязан был не только подозреваемый, но и, известные правдивостью и порядочностью, его родственники, до шестидесяти человек. Если принести клятву было невозможно, в силу того, что сомневались в родственнике, они брали на себя вину, после чего принимали меры к примирению сторон. Путей примирения было несколько. Обманутому мужу полагалось на время отдать жену того, кто не мог положенным образом очиститься от подозрений , чтобы с ней сделали то же самое, что совершил он с чужой женой. Если у него не было жены — отдавалась сестра или жена брата — оскорбленный мог выбирать. Вторым «примирения» было убийство виновного (убийство виновной жены было обязательным). Если прелюбодеяние было совершено незамужней женщиной, виновный мужчина на той женщине женился. Это был самый простой путь и самый редкий — трудно было найти родственников женщины, которые бы ограничились в таких делах свадьбой, обычно следовала месть. Чеченские Капулетти и Монтекки были несговорчивее шекспировских. Для оскорбленного изменой жены мужа не было никакого позора с момента отмщения. Если мужчина коснулся чужой женщины или девушки, («куьйгаш тохар»), это был большой скандал и часто кончалось убийством виновника. Предъявление женщине необоснованных претензий, ревность и прочее считались среди чеченцев недостойным мужчины. Ведется речь о чеченских обычаях в их первозданности, когда все было, как говорится, как положено.

… Сидели у Салавди. Началась стрельба. Сперва пулеметы, автоматы, изредка гранатометы били, а потом подключилась артиллерия. Все это где-то рядом. По нашей улице дали несколько пулеметных очередей, но я перебежал улицу. Стрельба шла минут двадцать. Сейчас несколько сбавила темп, хотя одна пушка внизу никак не может успокоиться. «Варфоломеевская…» наступила. Будем смотреть, как говорится. Чеченец утром может в шутку запустить какой-нибудь слух, а вечером, услышав его от другого, — принять за небесное послание. Такому и пример приводят. Подошел один к детям и в шутку говорит:»Бегите к мечети, там яблоки раздают». Те побежали. Посмотрел он им вслед, и, сказав, — может, действительно дают, — побежал сам…

…Стрельба подошла уже совсем близко, кажется, пуля в окно ударилась. Надо с этого места сматывать. Зря носки снял, всегда надо быть готовым, одетым, нельзя расслабляться. Обычно все и происходит, когда расслабляешься, не ждешь. Нет, надо надеть носки и выйти. Барсик визжит за дверью, будто в капкан попал. Теперь — хочешь, не хочешь, надо. Заколебали, как говорится…

Полчаса был на улице. На стороне цирка видно огромное зарево. Бьют и пушки, и пулеметы. Распускают слухи, а потом их боятся. Пустили насчет этой пресловутой «ночи» и две недели ждали ее, как конца света. Вчера она началась и все продолжается. Совсем рядом бьют автоматы. Время работает против России, а пушки — против Чечни. Все вокруг трясется, будто в океане по спине кита ходишь.

Два дня не открывал тетрадь. Позавчера были сильные бои — кругом лихорадило. Перестал писать и пошел во двор. Вышагивая по нему, выкурил сигарету. Надоело и пошел спать. Постель тоже дрожала, словно тебя в колыбели качают. Спал крепко, но все равно слышалось как на улице все грохочет, свищет и прочее. Вчера, недалеко от нас, двоих убило и одного ранило — пожилые. Я смотреть не пошел. Позавчера солдаты избили до полусмерти троих. Двое дошли сами, а одного принесли. Избили просто так, остановили БТР, сошли и избили. Вчера днем ходил вниз, там базарчик небольшой, все страшно дорого — в основном продают гуманитарку, ясное дело, ворованную. Вот уже больше месяца говорят о ней, но еще не видел ни одного, получившего ее. Салавди и Сапарби так ее хотят, но никак. Говорят, надо подать списки и ждать очереди. Сапарби говорит: в этой стране только убить могут без очереди, а за остальным надо стоять. Сегодня целый день стояли за водой, так и не привезли. Объяснили, что шофер хочет, чтобы ему на бензин деньги дали. Справедливо, конечно, если ему новая администрация не дает. Все мы перед ним заискиваем. Я сперва не хотел и оставался без воды….Стреляют, но буду писать — спать и так нельзя — кастрюлю сторожу. ..

Вчера, когда был внизу, надумал дойти до «Березки», (один из микрорайонов города), говорят, там базар больше, народу тоже. Надо пройти четыре остановки, в сторону центра, по Старопромысловскому шоссе. Пулеметы галдят — лягушачий концерт в ауле. Слева, где поляна — могилы, свежие, с деревянными крестами. Сосчитал — было восемь, потом понял, что братские — курганы большие. По дороге беспрерывно гоняют бронетехнику. Много грузовиков с солдатами. Ехали в основном из центра. На «Березке» много военных машин. Базар довольно бойкий — почти все, что хочешь. Военные предлагали говяжью тушенку по полторы тысячи за банку. Коробка спичек — двести пятьдесят рублей. Купил десять коробков у одного русского, по сто рублей. Многие хорошо нажились, грабя разные склады, пока чеченцы в бегах. Правда, и те своего не упустят, когда вернутся, если что осталось. Дома все без окон, много сгоревших, нет ни стены, без автографов войны. Многие квартиры пробиты снарядами и как-то неловко заглядывать — живут люди. На обратном пути наткнулся на полосу газеты. Вид у нее был свежий, давно не видел газет, не выдержал, поднял. Это была «Российская газета» за четверг 16 февраля. На ходу пытался читать, но трудно было без очков, только заголовки различал. Полоса была порвана сверху вниз и оторван нижний угол. Последние слова на месте обрыва были: «без глянца», действительно, кругом все было без глянца. Там же вычитал: «… произошло разрушение целой страны. Чтобы ее разрушить понадобилось огромное количество ума, сил, нервов, таланта». Это были слова директора театра, 1951 года рождения, потомственного интеллигента. Согласился с этим деятелем искусства, хотя он и вступил в противоречие с отечественной пословицей: «ломать — не строить, ума не надо».

Погода становится чудесней, тем и опасней. Сегодня пекло, как в июне. Если так будет продолжаться — засуха, со всеми последствиями для людей и скота…

…Вчера произошло приятное событие — пришел Абу — однокашник по МГУ. Он геолог, правда, уже много лет безработный. Приход его обрадовал, в душе боялся, что и его может не быть, живет в районе аэропорта, где лежит самая широкая дорога в город, и где, особенно в первые дни, было самое пекло. А он, оказывается, думал, что нет меня, так как слышал, что наш поселок стерли с лица земли. Оба, тайком друг от друга, пустили слезу. Он пришел где-то в третьем часу. Добирался два с половиной часа, несколько раз задерживали на постах, проверяли… Буквально, на ходу перекинулись несколькими словами, принесли соболезнование друг другу по истерзанной отчизне. Увидев тетрадь, Абу спросил, чем это занимаюсь.? Ответил, что ругаю Москву за этот бардак. А он, — правильно, ведь она тебя в лучшем своем вузе обучила, чтоб занялся этим… У Абу феноменальная черта: сколько знаю его, никогда не слышал, чтоб он о ком-то плохо отзывался, кого-то обсуждал…

…Идут глупые слухи о неком разделе республики между Дудаевым и Россией — горную часть ему, равнинную — Ельцину. Обещанная «ночь» не особо состоялась, теперь обещают продублировать ее после праздника — уразы…

Абу ушел рано, с 17 часов вступает в силу комендантский час. Удерживал его, но безуспешно, обещал прийти после «праздника», с ночевкой. После его ухода защемило о Зелимхане — будь жив, тоже бы пришел.

…Мы изначально обреченное поколение. Кем стали и кем могли стать? Еще детьми потеряли все — начиная от игрушек. В нашем детстве их совсем не было. Мы родились и, не заимев еще ни одной игрушки, стали «врагами народа». С язвами желудков, инфарктами, циррозами печени, силикозами легких, с камнями в почках, со множеством болей в различных точках, издерганные, печальные и агрессивные, наивные и умудренные, вписанные в истории всех болезней и не вошедшие в историю своей страны, мы были пожилыми детьми, обкраденными на тринадцать лет депортации, и на все игрушки. Каждый из нас, покупая игрушки своим детям, знал, что покупает их вместо тех, и играть в них будет больше детей. Самое страшное, наверное, это, не предусмотренное ни одним уголовным кодексом мира, наказание в виде лишения детства игрушек. Первая из них, поразившая воображение на всю жизнь, была обыкновенной русской матрешкой, которую держал в руках Коля Оспищев, наш казахстанский сосед. Она была вся выцветшая, рисунки на ней совсем стерлись. Прикоснуться к этой сказке Коля не дал, а продемонстрировав на эффектном расстоянии унес… Став уже взрослым видел много красивых игрушек, покупал их, но навсегда не хватает той, к которой Колька не дал прикоснуться…

В Казахстане, когда, и одноклассники, и учителя, называли нас бандитами, мы пытались защищаться как могли, пытались рассказать о своих героях. Когда говорили, что чеченец Ханпаша Нурадилов уничтожил 920 фашистов — больше всех на этой войне и он герой Советского Союза, нам никто не верил. О Нурадилове мы знали от взрослых. Не верила и наша учительница Екатерина Тарасовна, которая с неподдельным возмущением рассказывала классу, что чеченцы подарили белого коня, под золотым седлом, самому Гитлеру и за это их выслали. В глазах учеников учительница была всезнающая и ей верили. Конечно, первую учительницу любишь на всю жизнь и давно простил ее, но, видно, нас ни она, ни ее ученики не простили, за того белого коня, которого чеченцы никогда Гитлеру не дарили, и война сегодняшняя начата учениками Екатерины Тарасовны и учениками ее учеников…

…Помните, Екатерина Тарасовна, как, придя к нам на дом, увидели на столе газету с портретом Сталина, который был протыкан ржавым гвоздем? Какой священный ужас обуял вас тогда! При виде «святотатства» вы бежали. Хорошо, что не «заложили» нас, за это уважаю. Я — ребенок, и тогда знал, что он преступник и наказывал его, как мог.

Алексей Николаевич, не помню вашу фамилию, вы были учителем физкультуры в той же Семеновской средней школе, Бескарагайского района, Павлодарской области, Казахской ССР. Помните, как в день похорон Сталина, среди плачущей школы, вдруг истерично начал смеяться худой, одетый в лохмотья чеченский мальчик и как долго и больно вы ломали ему худую, тонкую куриную шею?! Это был я. Знаете, как долго она болела, а обида до сих пор болит. Вдобавок вы еще отдали меня в руки коменданта Сабенникова. Поздравляю вас, и сегодня надо мной комендант — в двух кварталах от моего дома! Сегодня скажете, что не знали о преступлениях Сталина. Что детям нельзя шеи ломать тоже не знали? Раиса Владимировна! Вашу фамилию тоже не помню, вы всегда ходили по классу, держа руки в меховой муфте — зимой и весной. Только у вас и была такая штука! Но вы часто вынимали из нее руки, чтобы хлестать по худеньким, впалым щекам чеченских детей! У нас еще горят на щеках ваши пощечины и в нас навсегда живет их звон. Он все громче и громче раскатывается свистом, громом залпов из «градов», бьющих по чеченским аулам…

Дорогие старики-супруги Рек! Наверное, вас нет уже в живых, вы и тогда были старые, но, все равно, буду считать вас живыми и говорю вам: ЗДРАВСТВУЙТЕ! Ваши вздохи, которые вы не могли сдержать, видя нас, многие кусочки хлеба и сахара, которые вы нам протягивали тоже живут в чеченских детях и они закладывают их в память детей своих. Поклон и уважение вам — если вас нет в живых — вашим могилам. Вы преподавали математику в старших классах, до которых мы не добрались, поэтому, наверное и не помним ваших имен и отчеств. Стыдно, что не помним. Человек лучше запоминает имена злые. Но мы помним всех: председателя колхоза, хлеставшего кнутом чеченских женщин, собиравших в поле колосья, казаха Бектимира, раздавшего чеченцам колхозную пшеницу… Да, наша память — это такой же длинный железнодорожный состав, как и тот, на котором черным утром 23 февраля 1944 года, 51 год назад, были увезены от земли отцов.

…Многие годы спустя, когда уже был студентом, услышал, что в книге Александра Верта, английского корреспондента в России во время войны, что-то сказано о коне, которого подарили Гитлеру. Стал искать эту книгу. Ее перевели с английского и издали в СССР, но потом, видимо, пожалели и прикрыли, и достать ее было трудно. Купил ее у самого известного книжного спекулянта, заплатил двадцать рублей. Тогда ни одна книга столько не стоила. Это были большие деньги, для студента, получавшего тридцать пять рублей стипендии. В той книге, называлась она «Россия в войне 1941-45 годов», на странице 196 было написано, что того злополучного коня Гитлеру подарил некто старый кабардинский князь. Рассказал об этом корреспонденту один кабардинец, с которым он беседовал в Нальчике, приехав туда после выселения чеченцев, ингушей, балкарцев, карачаевцев… Помню, как хотелось бежать с этой книгой к Екатерине Тарасовне и показать ей страницу 196… Уже в перестроечные времена, не помню какой год, русский советский писатель Николай Горбачев написал роман, не помню как называлась эта чепуха. В ней была описана сцена, как чеченцы в селении Ачхой-Мартан дарили «белого коня под золотым седлом» Гитлеру. Сцена была не только неверна исторически, но жалкой, примитивной и в литературно-художественном смысле. Писавший ее не знал даже где находится Ачхой-Мартан и где находились немцы в те времена.

…Сегодня был праздник уразы. Праздника, конечно, не было, а была грусть по нему. Несколько детишек вышло на улицу с пакетиками, чтоб собрать, обычные в этот день, гостинцы. Людей почти нет, гостинцев тоже и пакетики у них были пустые. Подозвал и дал каждому по грецкому ореху — ни конфет, ни печенья нет. Дети были рады и этому. Когда они повернулись и пошли, к горлу подкатил ком, этих детей лишили праздника, этого отнятого праздника им будет не хватать всю жизнь…

…Вчера только прилег, опять началась сумасшедшая стрельба, но не встал, так и уснул под «колыбельную», не знаешь когда все кончилось.

…Как-то, один товарищ, здешний поляк, рассказывал, как их, школьников, перед возвращением чеченцев, выводили школами и заставляли сбивать надписи с могильных памятников чеченцев, уложенных по улицам вместо бордюрных камней. Многие мосты, площади, тротуары города были выложены из этих памятников. Некоторые потом спрятали под асфальт. Отдельные собрали уже в ходе перестройки и уже при нынешней власти создали мемориал по улице Первомайской, который, надо полагать, уже разрушен. По республике много было всяких сараев, свинарников, складов, сделанных из могильных стел. Эта «архитектура» развивалась, когда чеченцы были высланы…

…Во времена шейха-Мансура брали чеченцы в плен и легендарного Багратиона, тогда еще молодого офицера. Он был ранен. Чеченцы отнесли его в русский стан, не сняв с него даже очень дорогую саблю. Отнесли за то, что храбро сражался против них…

…Некий немецкий генерал писал в воспоминаниях, что слышал, в осажденной, но не сдающейся Брестской крепости, музыку лезгинки. В этой крепости было, как нами уже упоминалось, много чеченцев. Старый чеченский писатель Халид Ошаев занялся их поиском и в написал интересную книгу. Много лет ее не разрешали издавать. Автор так и умер, не увидев ее изданной. Книга С. Смирнова о Брестской крепости была издана немедленно и он получил за нее все мыслимые и немыслимые награды. Разумеется, о чеченцах в его книге не упоминалось…

…Первым советским полком, встретившимся с американцами на Эльбе командовал чеченец, подполковник Висаитов. Умер не так давно. Как-то участвовал с ним в одной телепередаче, у него на груди был высший американский орден, и советских было много, и Орден Ленина. В полку Висаитова были в основном чеченцы. Здесь обо всем этом забыли, может американцы помнят?! Или немцы? Висаитову героя не дали, вернее, дали, когда умер. Его книгу: «От Терека до Эльбы» издали и тут же запрятали. Много чеченцев сражалось на фронтах Великой Отечественной, но в год, когда на всех посыпались награды, их выслали. Некоторые оставались довоевывать и после выселения, записываясь в иные национальности…

…Ермолов, называвший чеченцев: «дичь», «головорез», «злодей», «разбойник», когда расписывал свои победы перед Петербургом, именовал их: «народ досель непобедимый», «сильнейший», «храбрейший», «бесстрашный»…

Не делал записей три дня и три ночи. Прервалось все из-за неожиданного приезда всей семьи. Думал, что они все время находились в Урус-Мартане, но оказалось, что там начали бомбить и им пришлось бежать в Малгобекский район Ингушетии, к тете жены. Радость приезда мгновенно вытеснила тревога — ведь здесь ежедневно, особенно еженощно, идет стрельба. Малыши все время будут на улице. Уже весь внутренне съежился, нервничаешь, но стараешься не подавать вида. К счастью все эти ночи особо сильных стрельб не было. Два дня, по инерции, продолжал делать все так, будто их нет дома. Отопление не работает, только на кухне слабо дышит газовая плита, ее теплом и живем.

…Разумеется, воспользовавшись приездом семьи, с утра пораньше двинулся своим ходом к Зелимхану. Впечатлений набрался гнетущих, чуть с полпути не вернулся. О разрушении города не стоит и говорить — невозможно ни описать, ни передать. Грозный — Вавилон после землетрясения, или Помпей, или Карфаген, после римлян… или Хиросима… Нагасаки… Это уже и не город, а огромный труп и по нему — червями — мародеры. Напомнил стихотворение Бодлера, в котором описывалась дохлая лошадь, на которой копошились черви… «… полуистлевшая, она, раскинув ноги, подобно девке площадной, бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги, зловонный выделяя гной…» Казалось, все оставшееся в живых городское население с тележками, тачками, велосипедами занимается мародерством — растаскивает из разбитых домов и квартир чужое имущество. Открытость, размах, массовость явления потрясли. Пытался заглянуть в глаза этим людям, это были просто глаза животных, которые делали свое обыкновенное дело, да простят меня мои, настоящие, животные. Выражение каждого лица говорило: знаю, что думаешь, но мне все равно…

Путешествие от Катаямы до «Минутки» оказалось хуже известного «Путешествия из Петербурга в Москву».На площади «Минутка» стоит пост. Пулеметы и прочее повернуто во все стороны. Стреляют просто так — от нечего делать, видно, не могут остановиться. Там была огромная куча книг и огромная гора золы, от сожженных. Как понял, солдаты жгли их для тепла. В основном это были школьные учебники и русская классика. Наличие романа Достоевского «Преступление и наказание» показалось уместным. Дошел до дома Зелимхана — к конечному пункту путешествия. Второй этаж дома, где находились две комнаты Зелимхана, отсутствовал. Внутренне содрогнулся . Металлические ворота были изрешечены пулями и осколками. Долго стоял, не смея войти. Потом вошел. Во дворе все было разбито вдребезги. Стал звать Зелимхана, будто не видно было, что здесь никого нет! Вдруг услышал стук металлической калитки, кто-то вошел во двор. Увидел… огромную собаку — кавказскую овчарку. Она была фантастично большой, никогда не видел собаку таких размеров. Мелькнула мысль не наваждение ли, но в это время собака подошла и ткнулась в меня, мордой в колено. Я похолодел и не мог шевельнуться. Подумал о собаках, что едят трупы и стал нащупывать в кармане складной нож и оглядываться, что бы такое увесистое схватить. Но собака вела себя спокойно и я, наконец, понял, что она просто голодная. Она стала тыкать мордой во все, что было во дворе, но ничего не нашла. Потом спокойно вышла. Стало жалко. Зря холодел, кавказская овчарка такая собака, которая никогда не станет есть человека. Обследовав дом, понял, что в нем никто не ночует и пошел стучать по соседям. Достучался в один дом, откуда вышел русский мужчина. Спросил его, не знает ли Зелимхана. Оказалось, что знает. Сказал, что иногда приходит брат его Докка, а сам Зелимхан был один раз, после нового года, и больше не появлялся. Дал кусочек мела и я на воротах написал: «Проживают люди» — это уже повсеместная наивность — просьба, чтобы в дом не стреляли и не трогали мародеры. Ниже написал целое письмо Докке. Та большая собака все время ходила за мной. Даже в таком плачевном состоянии она была красива. Подумал не забрать ли ее с собой, если согласится, но она, будто угадав эти мысли, отошла, уговаривать не стал. Все же сделал вывод, что Зелимхан где-то есть, может подался в горы. Ведь в этом году его видели, а мой сон был в прошлом году… . Обратно плелся еле живой. У разбитого Дома печати валялись книги и много солдатских шапок. Несколько книг про насильника Чикатило «След зверя» и сборник стихов Аллы Дудаевой — жены президента. Просмотрел несколько стихотворений, без очков было трудно, что-то сентиментальное. Никогда ее стихи не читал. Сборник был издан в Прибалтике, бросил обратно на место.

По дороге идти невозможно» — завалено деревьями, столбами, проводами. По узкой проезжей части постоянно двигается бронетехника с солдатами. Несколько раз, смеясь, стреляли поверх меня.

…Жена решила, как она выразилась, «капитально» отмыть меня. Вылила в ванну два ведра бесценной воды и приступила к делу. Вода в ванне была где-то под спиной. Лежал и смотрел на свои будущие останки, и подумал, что где-то видел такие. Потом возник некий образ, очень зримый, но вспомнить его не мог. Перебрав все имеющиеся в памяти символы, наткнулся на образ Христа, которого только что сняли с креста, что запечатлено на многих полотнах. Но, мысленно перелистывая полотна с изображением Спасителя человечества, понял, что ошибся, что это не то, и тут вырос сломанный бетонный столб электролинии на «Минутке», из которого торчали погнутые арматуры — оказывается они и были…

…Когда шла прошлая русско-кавказская война ХIХ века, офицер, проигравший в карты, брал солдат и совершал нападение на ближайший аул, чтобы добыть средства для продолжения игры. Каждый разжалованный хотел получить на той войне обратно офицерский чин. Был тогда у армии и другой род бизнеса — захват заложников, для получения выкупа от родственников. Также торговали телами мертвых.

С нашего закутка приехало еще несколько семей. Днем, иногда кажется, что вокруг мирная жизнь, но ночью иллюзии рассеиваются. Денег совсем нет, тревожно когда их нет. Хотя бы батарейки для радио купить, говорят, стоят дорого, 3 тысячи штука, надо три. Погода мерзкая — сырая, холодная, зато воды много.

…Может, в каких-то местах этих «царапин на осколках», у кого-то сложилось впечатление, что автор как бы пытался «царапнуть» тот или иной народ. Говорилось уже, что в природе существуют две России или в ней всегда две культуры, два народа и две трагедии. Одна — парадная, дворцовая, барская, купеческая, столичная и другая — деревенская, бабья-мужицкая, забитая, доведенная до нищеты и убожества. Речь, опять же, о тех, кто не давал и не дает русским быть русскими, чеченцам — чеченцами, армянам — армянами… Многое из того, что говорится, может быть ностальгией, относиться к прошлому. Собственно, о прошлом народа и речь. Между чеченцами и русскими конфликт — и между собой, и внутри себя. Ни один народ не может ладить с другим — не имея лада в самом себе. Это касается тех и этих.

В Шалях совершили нападение на известного командира Шамиля Басаева. Ранили его водителя, а сам Басаев ранил одного из покушавшихся, убил двоих и ушел невредимым. Видно, началась охота на командиров и лидеров. Это, конечно, будет продолжатся и убитые будут, но это не решит проблему, у этой войны нет успеха для тех, кто ее начал. Вот, пожалуй, основное, что рассказал очевидец. Расстрелянные в Петропавловской мирные жители: Хушалаев Байали, Демхаев Супьян, Бидигов Ваха — наши односельчане. Это были абсолютно безобидные ребята и выросли на моих глазах. Бидигов Ваха остался жив. Их сбросили в обрыв, но он выжил. «Ваха» — означает «живи». Знать не зря получил его — оправдал!

… Те, кому надо разрушить тот или иной народ или народы, оторвать их от своих традиций, обычаев, культуры, начинают с женщин. После известной «эмансипации» те, кого эти женщины порождают, будут уже готовым продуктом «цивилизации». Женщина не просто чья-то мать,- она мать народа. Распад личности матери — возвращает людское общество в обыкновенный животный мир, где женщина уже не мать, а самка…

…Вчера и сегодня войска безуспешно пытаются взять Аргун. Вчера по «Президентскому каналу» вроде бы выступал Дудаев и говорил, чтоб люди не возвращались в Грозный, якобы они перевернут его верх дном. Это в его манере. Верх ногами Грозный уже не поставить — не осталось ни ног, ни головы, но ополченцы будут постоянно устраивать войскам сюрпризы. Вряд ли и одна ночь пройдет для них без потерь. В городе много местных русских ребят, воюющих вместе с чеченцами…

…Стали с Томом давать уличные представления. Собирается вся детвора улицы…

Власть всегда была над чеченцами самозванной, навязанной, чужой. Может именно поэтому обманывать ее — играть с нею, двуличничать — не считается аморальным. Эта норма отношения к власти установилась с тех пор как установилась власть царя, далее власть советская. Поскольку насильственно сбросить власть чеченец не мог, у него было три выхода: уйти в абреки, или держаться подальше от нее, не давая ей по мере возможности ничего, или лицемерить с ней — извлекая выгоду. Власть тоже была с горцами лицемерна, лжива и безразлична к их будущему. Обмануть власть — украсть у государства, провести начальника — стало, не только дозволенным, но и богоугодным делом. Со временем, многие, в основном пожилые люди, принюхались к власти и сделали открытие, что она любит лесть и обман. У власти нет совести, значит соблюдение норм морали в отношении к ней — наивность. Эта философия отношения к государству и власти привела к формированию определенного слоя в обществе, который стал играть с властью именно в ту игру, в которую играла сама власть с человеком. Названный слой не устраивался на работу во властные структуры, а вертелся вокруг тех, кто там работал, и, делая вид, что помогает или поможет в нужное время, извлекал те или иные материальные блага, права, привилегии. Особенно нравится таким людям власть слабая, неуверенная в себя, нуждающаяся в общественной поддержке. Строго говоря, этих людей можно осуждать, считать нравственно ущербными — начиная свое дело как игру с властью, со временем они и становятся такими, но такова человеческая природа и говорить против нее есть ли смысл? Со временем, став влиятельными лицами новой власти, лицедеи, во многом, толкали неопытную власть к тем или иным ошибкам, промахам, конфликтам…

Утром пораньше тронулись в путь. За мной увязался Барсик, никак не смог отослать его домой. Мы двигались по Старопромысловскому шоссе, в сторону центра. Когда прошли «Березку» и были не так далеко от места назначения, вдруг сзади услышал автомашину. Оглянулся и заметил, что прямо, на нашей с Барсиком стороне, несется белая «Волга», на большой скорости. Барсик бросился вперед, но не успел завершить маневр, помешали мои ноги, и его ударила машина. Удар был сильный, беднягу закружило юлой. На ногах показалась кровь. Свое состояние и огорчение передать и пытаться не буду. Уложил Барсика в стороне, на землю у поваленных деревьев. Он визжал, скулил, стонал и переворачивал во мне все нутро. Хусейн увел меня, сказав, что собачку можно забрать на обратном пути. Если бы не он, конечно, взял бы Барсика на руки и вернулся домой. Но перед пожилым человеком, было неловко поступить так и пошел за ним. В отвратительном состоянии провел день, не мог найти себе места. Вечером долго ходил по улице, в надежде услышать Барсика, но увы. Я был потрясен, вспоминал дни, что провели с ним под бомбежками и стрельбой и вдруг его не стало, даже писать нет сил, как было плохо… Ночью услышал жалобный, скулящий голос. Это был Барсик!!! Барсик!!! Барсик!!! Я почти голым кинулся к воротам, открыл ему, он вошел и поковылял на веранду. Уложил его и вернулся в комнату, с плеч упали две огромные горы. Такая радость, жалко отдавать бумаге…

До остановки «Нефтянка» пришел пешком и присел там передохнуть, тут подъехал автобус с бумажным трафаретом: «36 участок», обрадовано вскочил в него. На Ташкалинском перекрестке остановили. Там полукругом стояли солдаты и один из них приставил ствол автомата к виску молодого чеченца. Все в автобусе охали, ахали, большинство в нем составляли женщины. Предложил всем выйти, чтобы солдаты парня не убили, но водитель не открыл дверь, так как солдат с жезлом махал ему, чтобы проезжал. Конечно, если тот парень уедет с поста живым, сразу же подастся на войну. Многие захотят погибнуть на войне, чем быть беспомощно убитым на посту пьяной оравой…

…Люди стараются прорваться в город, но их преследуют вертолеты и многие, говорят, гибнут на дорогах…

Снова ходил к Зелимхану. Чувствовал, что у них что-то случилось и действительно — погибла его сестра. Узнал об этом от одной женщины, матери товарища Зелимхана. Больше писать обо всем этом нет сил… Нашли девушку после долгих мучительных поисков в подвале одного из домов «Минутки», среди множества мертвых. На обратном пути узнал, что скончался муж нашей родственницы. Умер просто от болезни. Такую смерть сейчас и за смерть никто не считает, и за трагедию не принимает. У него остался маленький мальчик. Очень талантливый. У него ангельский голос, в нем какая-та успокаивающая тишина. При нем бывает неловко разговаривать…

…И все же люди стараются прорваться в город, говорят, это трудно, смертельно опасно, но все равно людей не удержать и улицы полнеют. Чем больше в городе народа, больше усугубляется положение — нет воды, у многих и еды, так как все разворовано.

Салавди уже несколько дней как поехал в Ведено — искать двух сыновей и не вернулся до сих пор. Бедняга, попал в самое пекло, там сейчас идут обстрелы, бои…

По радио и телевидению передают, что населению раздают хлеб, доставляют воду, делят гуманитарную помощь — традиции советского радио и телевидения живут и здравствуют — советское оно всегда советское. Воды нет. Хлеб в каком-то количестве привозят и люди, пытаясь вырвать булку, давят друг друга, слабым не достается.

 

…Кончилось сено, но скотину погнать некуда. Место где обычно пасли заминировано. Новая власть существует в разговорах и по телевизору. Говорят, что делят должности и никак не могут поделить. Где-то, кто-то ведет разговоры о правах человека, а человек хочет просто физически уцелеть. Из домов утащено все до последней луковицы. За день нас посещает много людей, чтобы перехватить, что-нибудь из еды, что-то попросить. У самих ничего не осталось — мука кончилась, сахар тоже, масло, мясо вяленое, картошка — давно. Разболелся желудок, но лекарств нет. Ходил в госпиталь, ничего не дали…

…Вчера вернулся Салавди — слава Богу, с сыновьями. Пробирались они по ущельям, горным рекам. Все простуженные, охрипшие, но счастливые, что добрались живыми.

По городу очень много пьяных и обкурившихся военных. Кажется, в таком состоянии все. Придираются, глумятся над прохожими: «почему ты черный?», «почему бритый?», «почему небритый?», «а ты замужняя?», «а твой муж может?» и прочее. Это еще ладно, страшное творится в горных и предгорных селениях, по которым наносятся ракетно-бомбовые удары. Непостижимо, как можно так методично, бездушно убивать людей и в это же время цинично говорить о каком-то порядке, субъекте, какой-то власти, тут же заниматься дележкой этой власти, воровством. Поистине, пир во время чумы. Только здесь можно понять подлинный смысл этого высказывания.

Собственно, Ведено и есть «Ичкерия» и плюс еще часть Ножайюртовского района. Это слово на чеченском языке ничего не означает, по-кумыкски — «внутренняя земля». Чеченцы никогда не говорили так. Это кому-то из новой власти пришло в голову назвать так всю Чечню. Все ищут звучное имя республике — то «Чечения» назовут, то «Ичкерия» — как дети. Чечня — она и есть Чечня — «Нохчийчоь» — жилище чеченцев.

Вчера пришел Абу и ночевал. Рассказывал о виденном, слыханном. Он тоже все время находился в городе, видел больше моего, много пережил. Много, до умопомрачения, играли в шахматы и говорили. Утром ушел. После его ухода мысленно перебирал все о чем говорили, спорили и вдруг подумалось, что нас уже нет…

…Из Ведено в наше село ведет отвратительно плохая дорога. Но на пригорке, что перед нашим домом, стоит старая дикая груша. Когда доходишь до нее, преодолев трудный подъем, плохая дорога забывается и садишься под этот огромный природный зонт, зная, что так же под него садились отец твой, его отец, отец того отца… Земля в нашем ауле глинистая, совсем не плодородная, но называется землей отцов. Конечно, в наше время все это вроде бы патриархальщина, цепляние за прошлое, ностальгия и прочее, но все же это прошлое не отпускает многих… и тебя.

Приходил Имран, наш общий с Зелимханом товарищ. Тоже веденский, из села Гуни. О гуноевцах говорят, что произошли от казаков, они этого не отрицают, но всегда поясняют: гуноевцы приняли мусульманство в Чечне последними. Берса-шейх, склонивший их к принятию этой веры, был из аула Курчалой, но являлся племянником гуноевцев. Он говорил им: вы мои родственники, примите мусульманство, ведь кроме вас все уже приняли. Те отвечали, что еще подождут. В тот день родственник Берса-шейха как раз варил свинину, хотели съесть до принятия новой веры, но в это время пришел Берса-шейх и вылил содержимое котла с горки. Это место и сегодня называется: «яй чукарчийна меттиг» — место в который скатили котел. В Гуни был житель, по имени Орзу. Он был физически очень сильным человеком и имел 13 сыновей. В тот день его не было дома. Вернувшись, он поднял скандал: почему, мол, без него приняли веру? В ссоре ему выкололи глаз. Аульчане предъявили ему ультиматум: или он, как и они, принимает мусульманство, или покидает аул. Он не согласился и ушел с сыновьями. Поселился он там, где нынче станица Червленная, чеченское название ее «Орза-гала», по имени основателя — «городок Орзу». Потом туда стали поселяться и казаки, единоверцы Орзу и со временем все там смешались. Имран журналист, редактор детского журнала «СтелаIад» — «Радуга». Когда-то и сам писал в него стишки. В свое время, редакция этого журнала была центром общественной мысли Чечни. Мы там собирались ежедневно и говорили обо всем том, что в конечном счете привело к сегодняшнему… Имран в Грозный пробирался через Курчали и видел там семнадцать тел ребят, погибших в Шалях. Их колени были привязаны проволокой друг к другу. Они договорились не отступать ни на шаг и, связав себя таким образом, сражались до последнего. Это давняя традиция, еще с шамилевских времен.

Пришел домой и прямо у своих ворот встретил, вернувшегося из Ачхой-Мартана Леча Абдуллаева, нашего с Зелимханом хорошего товарища. Леча замечательный человек, поэт, думающий, ответственный, болеющий за народ. Посидели с ним, поговорили, рассказали друг другу как провели эти несколько месяцев. Он живет внизу, в «пятиэтажках». Во время войны был в Катар-юрте, откуда и родом, это в Ачхой-Мартановском районе. Оказывается недавно видел Зелимхана. Как и догадывался, тот травмирован и не хочет видеть Грозный. Надо бы поехать и забрать его, но как найдешь, был бы свой транспорт… и все же надо, что-то придумать…

Вчера прострелили ворота Магомедсани. Ходил к ним смотреть телевизор. У них маленький телевизор и аккумулятор, правда, мало что показывает и мало, что разберешь, из-за плохого звука. Стреляли вчера много и долго. Магомедсани уверен, что войну ведут, чтобы испортить его ворота. Интересный человек…

Последний абрек был убит в 1974-м. Звали его Хасуха Магомадов.

…Когда возвратились из Казахстана, в парке райцентра Ведено стоял памятник, на пьедестале которого было написано: павшим от рук бандитов. Такие же стояли в каждом райцентре и, разумеется, в Грозном. Бандитами были те, кто мстил за выселение, а памятники стояли тем, кто выселял. Все, как говорится, логично. Партизанство — один из старейших институтов кавказских народов. Здесь он назывался абречеством . Абреки никогда не переводились на Кавказе, особенно на Северном, то есть до 1974 года. Абрек говорил: когда на деревьях появится листва размером в две копейки, и на копейку не буду бояться НКВД… Самыми знаменитым абреком был Зелимхан Харачоевский, практиковавший при Николае II и убитый в год трехсотлетия династии Романовых. Сама династия пережила абрека на три года и три месяца…

…Когда жена поставила на стол яичницу, стал есть ее ручкой, которой писал, понял, что на пределе или уже за…

…Жил в Урус-Мартане человек по имени Данга. Это был видного телосложения мужчина, лет сорока. Сам его видел, светловолосый такой. Человек это был болен шизофренией, но абсолютно безопасен, ходил по всем похоронам. Был глубоко верующим, одни считали его блаженным, другие знали, что больной. Все относились к нему хорошо. Услышав о событиях в Самашках и что там будут похороны жертв, Данга решил посетить их и пошел из Урус-Мартана пешим в Самашки, километров двадцать пять, пожалуй. Первый пост, стоявший на дороге в Самашки, его пропустил, второй, что у въезда в село, остановил и не пропускал. Будучи человеком с психическим недугом, Данга не уходил и требовал, чтобы пропустили. Тогда военные стали его избивать и замучили Данга до смерти. Я попал в Урус-Мартан в день его похорон. Хоронить его вышли все: и стар и млад, и женщины, которые обычно в похоронной процессии не участвуют. Смерть Данги потрясла всех. Могилы в Урус-Мартане расположены не близко. Покойника провожала широкая живая река из тысяч и тысяч человек и каждый хотел коснуться ручек носилок, на которых лежал мученик… Когда Данга шел в Самашки его встретили несколько мужчин и спросили, куда направился? Говорят, ответил, что сегодня идет на похороны в Самашки, но завтра будут его похороны, чтобы обязательно пришли…

За день наслышишься столько, думаешь вечером записать, а вечером на тело и мозг давить такая тяжесть, что валишься и бессмысленно упершись в какую-то мысль проводишь часы, потом засыпаешь — все продолжается во сне…

…Кто-то постучался в ворота. Пошел открывать. Открыл калитку, а там человек в набедренной повязке, длинноволосый и по колено в воде. Пугаюсь и думаю, что сейчас вода хлынет к нам во двор и дом уплывет. И еще мысленно гадаю, кто это и спросить как-то неловко. Потом пришла мысль, что он просит милостыню. До войны тут много люда ходило по дворам, выпрашивая подаяние. Он угадал мои мысли и говорит на еврейском языке, что он не из тех. Язык этот, будто бы тоже знаю. Тогда, очень вежливо, спрашиваю: а вы кто? Тоже на еврейском и при этом думаю: это я на идише или иврите? Он, опять угадав мои мысли: все равно, я оба знаю. Потом догадываюсь, что это не человек, а картина какого-то художника эпохи Возрождения разговаривает и думаю, может, святой Себастьян? Тот снова угадывает: разве святой Себастьян стоял вот так в воде? Но не Христос же, — говорю себе. Он отвечает: нет, не Христос. Тогда вспоминаю, что видел картину где в воде стоял какой-то святой, и на плече у него был ребенок. Он говорит: нет, это был не я, тот, которого видел ты, был одет. Я смущенно смотрю на воду. Он замечает это: не бойся, она не потечет во двор. Думаю: мне уйти или пригласить его в дом? Он: да нет, в дом войти не имею право, вы мусульмане. Обижаюсь на это: зачем тогда в ворота стучатся? Ведь мусульмане тоже чтят Христа… Марию… и Авраама… Исаака… Давида… Соломона… А он: да не обижайся, просто проходил мимо и хотел сказать, что скоро на землю придет Христос, а я — Предтече, ты же знаешь, что я крестил Сына Божьего в Иордане, вот эта и есть та река. Стало совсем неловко, думаю, такой человек у ворот, может мать позвать, чтобы она с ним поговорила, я же грешник. Повернулся в сторону двора, чтобы позвать мать, пытался подать голос, но не получалось, повернулся к тому человеку… а его нет… тут проснулся — в поту и горло будто чем-то сжато. Сон потряс, долго не мог уснуть, выкурил несколько сигарет и все силился вспомнить о чем думал в течение дня, но ничего соприкасающегося с этим видением не вспомнил. Хотя о том, что скоро на землю спустится Христос, чеченцы говорят каждый день и сегодня старики на похоронах говорили, что время явления Христа уже наступило…

…Шифер на крыше издырявлен, пулями и осколками. Был дождь — провалил потолок в комнате, где книги. Туда противно заглядывать и не делаю это. В других комнатах тоже потолки обваливаются, все потрескалось.

Иногда приходят мысли, что своих детей отдал бы кому угодно, только бы у них были нормальные условия и выросли людьми. Если иностранцы будут брать детей в свои семьи, так и надо сделать. Согласен даже никогда не заявлять на них прав и не требовать обратно.

Китайцы, когда хотели пожелать человеку худшее, говорили: чтоб тебе во времена перемен и смут жить. Хроники смутных времен, писанные очевидцами, весьма немногословны. Они оставляют немало вопросов, в них множество несовпадений, противоречий, редка живописность. Красноречивей истории, писанные после событий, теми, кто и в глаза их не видал, не был очевидцем, современником. Да, автор этих записок человек эмоциональный, ему не удалось «добру и злу внимая равнодушно», стать беспристрастным летописцем — передать преступление, совершаемое на виду человечества, трагедию народа, которая творится у него на глазах. Напишешь, что кого-то убили, разрушили город, село, чей-то дом, детей разорвало снарядом, ограбили, сожгли, а как передашь то, что у людей в глазах, внутри? А как передать боль, ставшую всеобщей, одной на всех, которая нисколько не уменьшится, если поделить ее и на все человечество? Казалось бы, простое дело писать о том, что видишь, слышишь, творится вокруг тебя — долг исполнен. А что видишь? Что слышишь? Что делается? Нет, это не описать, не передать и ничего об этом потомки толком и не узнают, а прочтут в истории несколько строк, что в 1994-199… годах в Чечне шла национально-освободительная война… в другой интерпретации — что в 1991 году, в результате военного переворота, к власти в республике пришли уголовники во главе с бывшим генералом и несколько лет терроризировали народ. Федеральным властям и войскам пришлось наводить там конституционный порядок.

И для себя неожиданно, решил здесь остановиться. Во всяком случае пока. Если эти записи и не дали представления о трагедии народа, о ее истоках, не вобрали в себя широту и глубину событий, всего того, что неохватно, непередаваемо, необъяснимо, но сделали одно доброе дело — не дали одному человеку сойти с ума… он надеется, что не дали…

Оставить комментарий